Красные финны - страница 55

Но работа на заставе — это тот сучок, на котором я сижу, — внушал я себе. Глотал хинин по 10—12 порошков в день и тянул лямку. Нависли и другие опасности.

Однажды комендант Кольцов сообщил:

— Бомов что-то подозревает. На твою заставу все просится. Он говорил, что за тобой надо следить. Часто, мол, в Ленинград отлучается, даже разрешения не спрашивает.

— Ты что ему сказал? — спросил я.

— Оборвал его. Грубо оборвал. Сказал, что к зубному врачу ты ездишь и всегда с моего разрешения. Рекомендовал ему заниматься своими делами и не вмешиваться в чужие. Самолюбивый он очень. Обиделся, но молчать пока будет…

— Молчать будет, но слежку усиливает. Хочет накрыть сам.

— Да, трудно с ним, — согласился Кольцов.

Пришлось доложить Мессингу. Тут же был кто-то из центрального аппарата. Подписку о молчании отклонили. Нельзя вводить в дело лишних людей, даже наших. Да и не успокоишь его подпиской! Хитер очень и упорный. Писать будет. А перевод его на другой участок невозможен. В годах он, не поедет. Если уволим, он — местный житель и охотник — еще больше времени будет иметь для слежки. Мессинг принял такое решение:

Много дней и ночей ты, Бомов, по моей вине сидел в лесах Каллилово. Все осложнения там были выдуманы Кольцовым и Паэгле, чтобы не мешал. Так надо было!

Тебе стало труднее. Мне не стало легче. Это было безопасней для тебя и безопаснее для меня. И еще безопасней для интересов страны.

Поздно вечером я встретил на станции Захарченко-Шульц и ночью перебросил ее в Финляндию. Границу она переходила уже за полночь. Это и была моя последняя встреча с ней.

Рано утром следующего дня я ликвидировал следы перехода границы и собирался отдохнуть, но тут поступила телефонограмма, запутанная, как всегда: ясно, опять вызывали к Мессингу.

На этот раз у Мессинга было необычно людно. Незнакомые лица, некоторые — в штатской одежде. Одного я узнал — Владимир Андреевич Стырне, светловолосый, широкоплечий, по внешности видно — латыш. Я понял, что они уже посовещались. При мне говорили только о моей работе. Меня спросили:

— Бабу эту… благополучно переправили? Как она себя вела?

— Около часу ночи она перешла границу, — ответил я. — Жаловалась, что воды много и холодная. Разделась, и ее одежду пришлось перенести мне. Саквояжа не доверила. Сама в руке держала. В поведении ее ничего особенного не заметил…

— Она вас специально проверяла. Для этого и ехала.

— Ничего не заметил. Мы мало и разговаривали. Только часовая остановка и была у нас.

— Что вы знаете о Савинкове? — обратился ко мне Мессинг.

— Только то, что было в газетах. Еще книгу читал — «Суд над Савинковым»…

— О вашей работе знает Феликс Эдмундович и высоко оценивает. Вы сильно устали? — взглянул мне в лицо Станислав Адамович.

— Очень. И болею еще.

— Будут напряженнейшие дни, — предупредил Мессинг. — Сегодня надо переправить «Графа», вернется он оттуда завтра. За ним, через сутки — точнее время сообщит вам «Граф» — надо принять одного господина. Для нас тот господин в сотни раз важнее Савинкова! На какую станцию, по-вашему, лучше его доставить? Мы намечали Песочную.

Мне выбор не понравился, и я ответил:

— Лучше бы, наверно, в Парголово, туда хорошая лесная дорога, и по ночам по ней никто не ездит. А в Песочную я боюсь. Близко очень. Там всегда по утрам местных жителей много. Разговоры пойдут…

— Ну что ж, давайте в Парголово, — согласился Мессинг. — А теперь слушайте внимательно. Этого господина от самой границы и до вагона никто не должен видеть. Охрана там будет снята на всю глубину. Милицию тоже снимем. Дорога станет свободной. Остальное полностью ложится на вас. Напоминаю еще раз: никакие случайности не могут иметь места! Никакие! Если этот господин будет в пути кем бы то ни было убит или если он сбежит — вас постигнет самая суровая кара, Как крайнюю меру самообороны, разрешаем вам нанести ему лишь ножевые раны, только не смертельные Но и это лишь в том случае, если никакого иного выхода не останется. Вы все хорошо поняли?