Красные облака - страница 8
И наш лётчик тоже на парашюте спустился.
Прямо во двор Невского машиностроительного завода.
Только скатился с крыши на кучуугля:
– Стой! Руки вверх!
– Попался!
Никак не ожидал лётчик такой встречи.
– Свой я, товарищи! – кричит. – Лётчик я! Алексей Севастьянов.
В ответ минутное молчание. Не "верят. Знаем, мол, какой ты свой – прикидываешься. Потом говорят:
– Ладно, пошли. Там разберёмся.
Идёт Севастьянов и думает: "Что это у меня правая нога мёрзнет?" Посмотрел – одной унты нет. Потерял в воздухе.
Дали ему какой-то валенок и отправили к генералу.
Там уже и немецкий ас сидит. Действительно опытнейшим фашистским лётчиком оказался. И над Францией он летал, и над Польшей, Лондон бомбил. Воздушный ас по фамилии Мюллер.
Сидит и никак не может поверить, что его сбил молодой, ещё не опытный в боях лётчик.
Увидел Севастьянова, вскочил, руку протягивает, лопочет что-то.
– Он говорит, что уважает храбрых асов, – вступил переводчик.
Алексей руки не подал.
– Поневоле уважать будешь, коли заставят, – говорит.- Скажите ему, – кивает на фашиста, – что уважать я его не уважаю. А встрече рад. Потому что не придётся ему больше бомбить Ленинград, не придётся летать в нашем небе.
Вовка вырезал из газет два портрета Алексея Севастьянова. Один повесил дома, а другой на чердаке, возле слухового окна. На чердаке-то в ту пору мы сидели, наверное, больше, чем дома.
Письмо
Света в городе не было. Запылившиеся лампочки уныло висели под абажурами и с завистью поглядывали на маленькие коптилки. У коптилок гордо торчал фитиль, было какое-то вонючее, потрескивающее масло, п главное – мерцал огонь! Маленький жёлтый огонёк с синенькими краями. У электрических лампочек не светилось ничего…
Я устраивался возле коптилки и писал письма.
К новому учебному году я приготовил целую гору тетрадей, но они не понадобились. Школа наша закрылась. В бомбоубежище заниматься тоже перестали. Тетрадки лежали без дела.
До тех пор, пока мама однажды не сообщила:
– А тебе письмо.
– Где?!
Раньше я писем никогда не получал. Ни от кого. Папа писал маме, бабушка – маме. А тут вдруг-мне! Я так удивился, что даже забыл стряхнуть с валенок снег, снять шапку… Как ввалился с улицы в комнату, так и стою. С конвертом. Только рукавицы сбросил.
Между двумя круглыми печатями сверху было написано: "Ленинград". И два раза подчёркнуто. Потом – "Васильевский остров". И тоже подчёркнуто. "14 линия…"
Письмо было не от папы. Папа всегда писал ещё: "п/о 50".
Внизу под жирной чертой стояли крупные буквы: "г. АРЫСЬ". И ещё такими же крупными буквами: "СТАЛЬБАУМУ К."
– Это от Кости! – закричал я. И побежал искать Вовку.
Читали мы вместе.
– Ого, куда его занесло! – Вовка даже присвистнул. Повертев в руках листочек, он вздохнул и не очень как-то хорошо сказал: – Помидорчики, значит, ест…
– Он же их собирает! – обиделся я за Костю. – Он же пишет, что всей школой в колхозе работают. Для фронта. Думаешь, помидоры бойцам не нужны?
– Нужны, – вздохнул Вовка. Он вложил листочек обратно и протянул мне конверт. – Привет ему напиши.
Дома я достал чистую тетрадку, вырвал из середины два листа и сел думать.
Мама уже в госпиталь ушла на дежурство. Воздушной тревоги ещё не объявляли, за шторами светомаскировки было тихо. Огонёк в коптилке вздрагивал, изгибался то в одну, то в другую сторону, и серый конверт ловил своими строчками прыгающие тени.
Как он добрался до Ленинграда? Через блокаду ведь! Его, наверное, сначала везли в эшелоне. На разных полустанках эшелон подолгу стоял, пропуская на фронт составы с войсками и танками. Потом он пережидал встречные поезда, которые везли раненых. На какой-то станции мешки с письмами выгрузили из вагонов и сложили в телегу. Грузовики все сейчас на фронте. Или на военных заводах. От вокзала до аэродрома и на телеге можно.
– Давай грузи! – сказали лётчики. – Доставим.
Лётчики – народ смелый! Их, может быть, даже обстреливали, на "мессершмидтах" догоняли, но они всё равно назад не повернули. И привезли Костино письмо в Ленинград. Прямо через линию фронта. И моё назад повезут. Снова через линию фронта.
В таком письме что попало не напишешь. Самое главное надо.