Красный дождь - страница 23

— «склевывать по зернышку». Настоящие читатели сразу узнают свою манеру чтения в этих синонимах. Речь идет о переборчивости, качестве, которым обладает любой хороший читатель, потому что стремится к обмену информацией по выбору, а значит — к свободе.

Читатель выбирает; жаль, что приходится нырять в такие сложности, но как иначе покажешь не только изнанку и подводные течения моего загадочного языка, но и тот факт, что выражение «читатель делает выбор» в моем языке — тавтология, потому что изначально слово «читать» означало «выбирать», и не так уж важно, насколько точен его выбор. В моем языке читатель читает означает также читатель собирает, потому что когда-то «читать» означало и «собирать» или «избирать», и «выбирать», «обучать», «воспитывать», «рассказывать» и даже «производить». В старосаксонском появляется еще одно значение: «делать выводы», а в некоторых забытых старогерманских языках, которые так поразили Хорхе Луиса Борхеса, — «сообщать новости», то есть читать вслух. Короче говоря, на моем языке в прежнее время одно и то же слово означало не только чтение книг, или писем, или молитв, или приговоров в суде, но и сбор фруктов или зерна, отделение добра от зла, а зерен от плевел и соломы — выбор, подразумевающий свободу воли. Ученые уверяют, что одно из значений слова zamelen (подбирать, собирать) включает в себя чтение ради сбора фактов и сведений и происходит от греческого ligein и латинского legere, от которого произошло голландское leggere, вобравшее в себя не только планы, регистры и файлы, но и снесенные курицей яйца и семена растений. Для меня же важнее всего свобода выбора. Человек берет одно, не интересуясь другим, и мы говорим: он делает выбор. Тацит говорит в «Германии» о выборе в процессе чтения как о чуде, тайном обряде: сперва выбирают палочки, на которые нанесены руны, а затем читают и истолковывают письмена на выбранных палочках.

Читатель читает, читатель выбирает. Читатель берет книгу в магазине или библиотеке — эту, а не ту, что рядом. Читатель свободен.

— Ну-ну, все не так просто, — заметила L.

Она снова появилась ранним утром, на этот раз — в элегантном Bodoni[44]. И сказала, что провела дивную ночь меж листов Ветхого Завета и отлично выспалась, но книга эта наводит на грустные размышления.

— Почему? — спросил я. — Это замечательная книга, полная невероятных историй.

— Несомненно, но здесь, кажется, кто-то говорил о свободе читателя. Так вот, существуют (если не принимать во внимание вселяющее ужас большинство, которое вовсе не читает) два типа читателей. Те, кто читает любые книги, и те, кто читает лишь одну. Иудаизм, христианство и ислам базируются на одной книге. Цивилизация, в основе которой лежит одна книга, может быть прекрасной. Но если во славу этой книги запрещаются все остальные; если, как раньше случалось у нас, в Европе, найдя себе оправдание в этой книге, сжигают на кострах людей, читающих или пишущих другие книги; если таких людей убивают, как случается в наше время в других странах мира, — исчезает всякая возможность свободы. Этого нельзя допускать.

Теперь она выглядела опечаленной.

— Давным-давно в Испании, которой правили просвещенные короли, эмиры или халифы, три народа, имевших общую священную книгу, составили триединое сообщество, какого никогда более не знал мир. Классические древние книги, дошедшие до нас в переводах арабских ученых, дали нам сокровища знаний, благодаря которым наступил Ренессанс, но за ним последовало Просвещение, и западная цивилизация повернулась спиною к единственной книге, послужившей основой ее культуры, и, пережив чудовищные конфликты, превратила civitas Dei[45], как писал Августин, в civitas terrene[46]. Западный мир утратил религиозность несмотря на то, что американский президент, вступая в должность, клянется на Библии, а Папа Римский по-прежнему живет в Ватикане. И пусть я слишком мрачно или слишком упрощенно смотрю на вещи, но иногда мне кажется, что незримая война между читателями многих книг и читателями одной книги, не терпящей соседства ни с какой другой, до сих пор не окончена.