Красный властелин - страница 11

– Будут тебе огнеплюйки.

– Откуда? – повторил вопрос Баргузин.

Барабаш посмотрел на зависшее в зените солнце, вздохнул и указал Еремею на чахлые заросли каких-то колючих кустов в четверти версты от дороги. Привал?

Да, привал. Почти голые ветки со свернувшимися от зноя листьями всё равно создавали мало-мальскую тень, и казалось, будто бы жара отступает и можно хоть чуть-чуть перевести дыхание.

– Хреново, Ерёма?

Вместо ответа бывший профессор попытался залихватски сплюнуть, показывая, как настоящий роденийский солдат относится к трудностям похода, – «или бегства?» – но в пересохшем рту не нашлось слюны.

– Терпимо, Матвей.

– Ага, – оживился старший десятник и достал из-за голенища сапога сложенную карту. – Вот смотри.

Грязный палец с обкусанным ногтем ткнулся куда-то в переплетение замысловатых линий и непонятных значков.

– Видишь?

– Вижу, – согласился Еремей. – А что тут?

– Соляная шахта.

– И что?

– А то самое! – ноготь сдвинулся выше и левее. – А вот здесь наши «добрые друзья» устроили склад трофеев.

– Зачем? – недоумение Баргузина звучало искренне.

– Как это – зачем? Без трофеев войны не бывает, – Матвей для вящей назидательности даже поднял вверх указательный палец.

– Так пиктийцы нашим оружием пользоваться не могут, – обоснованно возразил Еремей.

– Хм… – Барабаш снял шлем и почесал затылок. – А вдруг головожопых захотят вооружить?

Сказал, и сам не поверил в собственные слова. Скорее небо упадёт на землю, чем надменные пиктийские аристократы доверят дикарям хоть что-то магическое. Магия – удел избранных. И негоже всяким там вонючим и кривоногим сынам степей лапать грязными руками чистое и светлое…. Недостойны, короче! Ведь никому же не придёт в голову дать огнеплюйку волосатому зверю аблизьяну с Эриванских островов? Нет, не придёт, ибо неофициальным девизом Империи с давних времён стало высказывание одного из их правителей: «За хребтом людей нет!»

Надо заметить, что Пиктия всегда существовала наособицу. Отделённая от остального мира Калейским хребтом и омываемая холодными водами Хмурого моря, она чувствовала себя в полной безопасности. А что – немногочисленные перевалы намертво перекрыты сторожевыми крепостями с сильными гарнизонами, флот охраняет побережье, а дракониры внимательно следят за небом. Чем не жизнь? Тем более что у главного соперника и вечного противника, Родении, драконы как-то не прижились. Сколько ни старались их укоренить соратники Владыки – всё впустую! От одного вида роденийского правителя несчастные рептилоиды начинали чахнуть, пухнуть… и дохнуть – в итоге.

– Ерёма, ты меня слушаешь?

– Так ты же молчишь, – удивился Еремей.

– Да? – несколько смущённо произнёс старший десятник и вернулся к карте. – Вот, значится… Заночуем в шахте.

– А утром на разведку?

– Зачем утром? Ночью и пойдём.

– Но…

– Солдат ночует тогда, когда позволяет обстановка, и это не зависит от времени суток! – Барабаш ободряюще хлопнул подчинённого по плечу. – Не боись, Ерёма, сделаю из тебя справного воина. Хочешь в пластуны?

В пластуны Баргузин не хотел. Те ребята, конечно, все как один личности легендарные, но он-то мирный человек и всю жизнь служить не собирается. Да и кончилась та жизнь. Совсем кончилась. Хорошо бы после войны вернуться в родной университет: к бестолковым студентам, к сволочному ректору, к пыльным свиткам биармийских рукописей… Но невысказанное желание проходило по разряду сказок, где-то между говорящими рыбами и кашей из топора.

Матвею, кажется, тоже безразлично, останется он в живых или нет. Может, и не кажется, может, оно так и есть на самом деле.

– Не хочешь, значит, – старший десятник правильно понял молчание Еремея. – Ну что, дальше топаем?

Вечер принёс новые знания и новые ощущения – Еремей первый раз в жизни оказался в шахте. В настоящей шахте, на многие вёрсты уходящей глубоко в землю. В камень, если точнее сказать. Будучи человеком сугубо городским, бывший профессор предпочитал чувствовать под ногами мощённые булыжником улицы, или доски тротуаров… или паркет университетских кабинетов, а под седалищем – мягкое кресло вместо трухлявого, выпавшего из крепи бруса. Вот не нравилась ему дикая природа, пусть и несущая на себе следы трудовой деятельности многих поколений. Даже дружеские выезды за пределы столичных стен, когда на вертеле над углями румянится хрустящей корочкой молочный поросёнок, а в ледяной воде ближайшего ручья остужаются бутыли ракии, и те не любил. Скорее – терпел, да… Но всегда считал бездарной тратой времени и с огромным облегчением возвращался домой, к рукописям – ставшим родными и близкими. И заменившим родных и близких, что уж скрывать-то.