Край неба - страница 21

Мазину нечего было ответить, к тому времени он понял, что женитьба его была бессмысленной, как бегство от себя, и он согласился на развод. И после жил, как жил и до женитьбы, вспоминал Стешу, иногда — жену и то, как, прощаясь, она сказала:

— Странный ты человек, Мазин, жаль тебя… — И добавила весело: — Не женись только сразу, а то попадется такая, что не забудешь до новых веников…

Мазин в шутку обещал, что не женится, спросил, как это — «до новых веников». Жена, засмеявшись, ответила, что когда попадется такая женщина, тогда и поймет.

В пилотскую уже дважды заходила бортпроводница, спрашивала механика, когда экипаж будет ужинать, но механик, видя, что второй спит, а командир задумался, отправлял ее на кухню. Когда же штурман сказал, что пора бы, мол, и чай пить, он сходил к проводницам и попросил, чтобы разогрели получше и приготовили все, как следует. Это механик положил сам себе в обязанность, зная, что если не побеспокоишься, то о тебе никто и не вспомнит.

Возвратившись в пилотскую, механик коротко доложил:

— Через десять минут подадут!

— Единственная радость при нашей жизни, — устало сказал штурман и, взглянув на командира, добавил: — Согласен?..

Мазин кивнул и, отрываясь от своих мыслей, взглянул на спящего второго, а затем на часы, которые штурман называл «ходики»; они летели второй час, но ему отчего-то показалось, что времени прошло значительно больше.

— Будить надо! — сказал он.

— Не надо, — откликнулся второй пилот, пошевелившись; приподнялся в кресле, помахал руками, будто делал зарядку, и поставил спинку кресла вертикально. — Когда звенят стаканами, никто не имеет права спать, — сказал он, явно рассчитывая на шутку. — Параграф двадцать девять.

— Подремал? — серьезно спросил Мазин.

— Да вроде бы… Все этот аэропорт из головы не идет, — медленно ответил второй, зевнув. — Когда же у нас хоть какой-то порядок будет?

Ему никто не ответил.

В это время постучала бортпроводница, механик открыл дверь, и она подала полотенца, а затем и первый поднос, который механик взял из ее рук и, по неписаному закону, подал Мазину первому. На подносе стояла тарелка с куском мяса и ложкой гарнира, завернутый в целлофан, лежал бутерброд с сыром и дымилась чашка чая. От красного света целлофан искрился, а пар над чашкой казался красным. Один лишь механик имел стол, остальные ели, расстелив на коленях полотенца и поставив на них подносы.

Штурман, держа хлеб в одной руке, другой ухитрялся исправлять курс и, пока ел, не отрывался взглядом от приборов; не потому, что не мог оставить их без внимания на несколько минут, а потому, что привык, и если не видел их перед глазами, то казалось ему что-то не так.

Когда покончили с нехитрым ужином, Мазин попросил у второго пилота график работы на сентябрь и долго вглядывался: с третьего числа им запланировали два выходных. Он смотрел на эти два прочерка, а думал о том, как начальник отдела перевозок сказал, что все привыкли кивать друг на друга. «Надо, чтобы каждый посмотрел на себя», — говорил он устало.

— Это точно! — сказал Мазин, вроде бы отвечая начальнику.

— Что, график? — не понял второй. — Конечно, точно, если ничего не переделают.

— Непременно изменят, — проворчал механик. — У нас по-другому не бывает… Вот прилетим, а вечером — снова… И никто этого не понимает.

И он опять заговорил о том, что такая работа до добра не доведет, о жене вспомнил и сказал, что придется объясняться.

— А зачем женился? — спросил штурман, как всегда, задирая механика. — Жил бы один…

Бортмеханик еле приметно улыбнулся, покачал головой и с достоинством ответил:

— Поглядим на тебя! Умник!

На этом разговор прекратился. Мазин откинулся в кресле и закрыл глаза, давая себе несколько минут отдыха перед посадкой; второй пилот положил руки на штурвал и строго вглядывался по курсу: перед ним раскинулось все то же небо, чернота и звезды: помигивая маяком, красно отсвечивал встречный самолет, и второй долго на него глядел, думая о той силе, что гнала людей даже ночью, когда самой природой положено спать и видеть хорошие сны; что даже простой полет, в котором нет ни отказов ни сложностей, связанных с погодой, требует так много сил, и вспомнил привычные слова механика об инфаркте. Ему захотелось сказать, что было такое время, когда все полеты начинались утром. Он оглянулся на механика, но отчего-то промолчал; решил, наверное, что механик и сам об этом знает, и продолжал вглядываться вперед.