Край неба - страница 23

Идя по улице, он заметил скамейку, на которой они, бывало, сидели, и эта старая скамейка отчего-то придала ему уверенности в том, что Стеша придет и все будет хорошо. С этой уверенностью он зашел на соседней улице в угловой дом и снял комнату на три дня. Хозяйка удивилась, сказав, что на такое короткое время ей сдавать невыгодно, но, получив десять рублей, сразу же согласилась и, готовя новому жильцу постель, сетовала на то, что комнаты теперь пустуют.

— У меня их пять да домик в огороде, — говорила она, не заботясь, слушают ее или нет. — А живут только в одной — пара молодых, но и они скоро уедут. Конец сезона, — подвела она итог с явным сожалением и вздохнула.

Мазина чем-то удивили последние слова, но думать об этом не было сил, и, как только хозяйка вышла из комнаты, он лег спать. Беспокойная ночь давала себя знать, к тому же он хотел отдохнуть и выспаться до вечера, когда пойдет на встречу со Стешей. В голове крутились все те же мысли и, несмотря на усталость, Мазин никак не мог забыться; снова думалось о Стеше, о своей жизни, и в конце концов с каким-то необъяснимым раздражением он подумал о том, что люди ездят куда-то, ищут чего-то лучшего, хоть, если взглянуть по-другому, ездить никуда и не надо. Мысль эта показалась Мазину странной, не совсем понятной, но додумать он не успел — уснул. И последнее, что навязчиво засело в голове, были слова хозяйки о конце сезона… Во сне Мазину привиделось, что они встретились со Стешей на трамвайной остановке, где отчего-то было многолюдно, как на митинге. Стеша заметила его еще издали и легко взмахнула рукой, Мазин кинулся ей навстречу, но, когда между ними оставалось всего лишь несколько шагов, они остановились… И так, издали, поздоровались. «Вот я и пришла», — сказала Стеша так, будто хотела сказать что-то другое.

«Стеша, — без конца повторял Мазин, не двигаясь с места. — Стеша!..»

«Я ждала тебя, — говорила Стеша тихим и печальным голосом, — но тебя все не было и не было…»

Мазин шагнул к Стеше, обнял ее и стал говорить о том, что он виноват перед нею, что он ничего раньше не понимал, а теперь знает, что любит только ее. Стеша, слушая, всхлипнула у него на груди, и он ее успокаивал и снова говорил, что любит… Слова его были простыми, но такими нежными, и говорил он так, как никогда бы не решился говорить наяву, и Стеша глядела на него радостно. Вскоре она успокоилась, смеялась сквозь слезы, отворачивалась от него и просила не смотреть; Мазин, склоняясь к ней, нарочно заглядывал в лицо и, вытирая большим пальцем слезы со щеки, повторял: «Стеша!.. Стеша!..»

Их окружали любопытные; Мазин слышал какие-то крики и, опасаясь чего-то, увел Стешу с трамвайной остановки. Медленно пошли они по тропинке к морю, и Мазин, не выпуская руки Стеши, старался ступать так, чтобы тропинка оставалась Стеше, а она вроде бы сторонилась, и получалось, что брели они оба по высохшей траве. Мазин просил Стешу рассказывать, сам говорил, все еще не успокоившись от радости. Стеша улыбалась, рассказывала о школе, о том, что программа год от года усложняется и детям тяжело, и получается, что они, не отбегав как следует свое детство, быстрее выучиваются, но медленнее взрослеют. Мазин соглашался, кивал головой. «Да, Стеша», — подтверждал он, обнимал ее за плечи, все больше чувствуя, что любит Стешу так, как никогда и никого не любил; и ему было понятно, что чувство это не зависит от того, простит его Стеша или нет; она могла и простить его, потому что была добра, но если бы и не простила, что было бы тоже справедливо, то он все равно не может ее не любить.

Они пришли к морю, сидели на большом валуне. Все было так, как четыре года назад, и Мазину казалось, что ничего плохого не было да и не будет в их жизни… Быстро темнело, волны становились свинцовыми, вода сливалась с небом. Они смотрели в темноту, слушали мерный шум волн. Далеко в море, высвеченный желтыми огнями, шел теплоход. От него еле слышно доносилась музыка. В небе загорались первые звезды.

Стеша спросила его, как он жил все эти годы, и Мазин ответил, что рассказывать, собственно, и нечего: что-то делал, куда-то спешил, а оглянулся — ничего и нет. Он говорил и тихо смеялся над своими словами и вдруг ощутил с неведомой раньше болью, что ему жаль потерянного времени, и подумалось, что люди, если нет никаких больших горестей, создают их сами, будто во что бы то ни стало не желают жить спокойно: все им неймется и они бегут куда-то. А куда, и не скажешь. «Отчего так? — спрашивал Мазин, ощущая страшную боль, которая бывает только во сне. — Отчего?..» В это время кто-то прокричал дважды: «Конец сезона! Конец сезона!» — и Мазин, проснувшись, с удивлением оглядел незнакомую комнату. Во дворе слышались чьи-то голоса, и он прислушивался к ним, все еще не вырвавшись полностью из сна…