Крем

Рассказываю младшему товарищу об одном странном случае, который произошел, когда мне было восемнадцать. Почему о нем зашла речь, даже не помню. Скорее всего, просто пришло в голову между прочим. Так или иначе, мои восемнадцать — это очень давно, практически история древнего мира. Да и никакого вывода из того случая сделать невозможно.

— К тому времени я уже окончил школу, но в институт с первого раза не поступил. Был, так сказать, вольным абитуриентом, — для начала пояснил я. — Настроение так себе, но меня это не смущало, ведь поступить в частный университет я мог запросто. Но родители настаивали на государственном, и я, хоть и понимал, что это тщетно, на экзамены сходил — и, как ожидалось, провалился. В те годы среди обязательных экзаменов в государственные вузы была математика, а я не питал ни малейшего интереса к интегралам и дифференциалам. И поэтому целый год мне пришлось убивать время, но при этом я как бы создавал себе что-то вроде алиби. На подготовительные курсы не ходил, зато не вылезал из библиотеки, где зачитывался толстенными романами. Родители наверняка считали, что я там готовлюсь к повторной попытке. Да и ладно — чем изучать основы исчисления, мне было куда интересней читать от корки до корки полное собрание сочинений Бальзака.

В начале октября того года я получил от одной девчонки пригласительный билет на фортепианный концерт. Девчонка была на год младше меня и брала уроки музыки у того же учителя, что и я. Лишь раз мы вместе сыграли в четыре руки одну пьеску Моцарта. В шестнадцать лет я забросил пианино и с девчонкой больше не виделся, а потому и совершенно не понимал, с чего это она вдруг пригласила меня на концерт. Она что, мной интересуется? Да не может такого быть! Симпатичная, конечно, но все-таки не в моем вкусе: она всегда одевалась с иголочки и ходила в элитную частную школу для девочек. Такие не западают на простых и неприметных парней вроде меня.

Когда мы с нею репетировали, она недовольно морщилась, стоило мне сделать какую-нибудь ошибку. Играла она лучше меня, а я зажимался и то и дело попадал не по тем клавишам. Бывало, мы даже локтями сталкивались. Мелодия была не из трудных, а мне досталась еще и та партия, что полегче. Каждый раз девчонка бросала на меня взгляд, говоривший: «Ну сколько можно!» — а иногда очень тихо, но все равно слышимо цокала языком. Те щелчки языком я помню до сих пор. Оттого-то, наверное, и бросил пианино.

Так или иначе, общим у нас были только занятия музыкой. Встречаясь перед уроком, мы здоровались, но не припомню, чтобы о чем-то болтали. Поэтому пригласительный билет на ее концерт (а выступала она не одна — там играло еще двое пианистов) стал для меня событием неожиданным, даже интригующим. Однако времени в тот год у меня было хоть отбавляй, поэтому первым делом я отправил открытку-ответ[1], в которой принимал ее приглашение. Среди прочего мне хотелось выяснить, чего ради (если ради чего-то) она вдруг пригласила меня на свой концерт. Хотела мне показать, насколько прибавила в мастерстве? Или же собиралась что-то сообщить мне при встрече? В общем, можно сказать, я решил любой ценой утолить собственное любопытство.

Концерт проводили в местечке на вершине одной горы в Кобэ. Выйдя на станции ** линии Ханкю, я должен был пересесть на автобус, который поднимался по крутой извилистой дороге. От остановки рядом с вершиной мне потом требовалось немного пройти до небольшого концертного зала, которым владел некий финансовый клан. Прежде я и не знал, что на вершине горы в таком неудобном месте, посреди тихого квартала роскошного жилья, есть концертный зал, — но в мире оставалось еще немало такого, о чем я даже не догадывался.

Я подумал: раз меня пригласили, с пустыми руками приходить негоже, — и в цветочном магазине перед станцией выбрал несколько цветков, из которых мне составили букетик. Когда тот был готов, как раз подошел автобус, я сел и поехал. Пасмурное холодное воскресенье. Все небо затянуто густыми мрачными тучами, вот-вот польет леденящий дождь. Но ветра нет. На мне были тонкий одноцветный свитер и серый с синим пиджак в елочку, через плечо — холщовая сумка. Пиджак был слишком новым, сумка — слишком потертой. В руке я держал букетик ярко-красных цветов в целлофане. Немудрено, что все пассажиры украдкой поглядывали на меня — в таком-то виде. Или же мне просто так казалось. Но я почувствовал, как весь заливаюсь румянцем. В ту пору я часто краснел по любому поводу. И краснота эта не сходила подолгу.