Крестовые походы - страница 25
Серкамона мгновенно окружили простолюдины и вилланы.
Белело в толпе длинное морщинистое лицо дамы Лобе, окружённой взрослыми дочерями. Стоял рядом с дамой Лобе викарий, тугую шею которого охватывал паллий, белый шерстяной воротник с вышитыми шёлком крестами — символ истинного пастыря, несущего на плечах овцу. Здесь же в толпе переминались небогатые вавассеры, торговавшие в Барре вином.
Скоро здесь окажется и Амансульта, сразу решил Ганелон.
Он хорошо знал, что когда где-нибудь появляется человек, ходивший в Святые земли, Амансульта непременно старается встретиться с таким человеком.
Услышав о серкамоне, поющем в Барре, Амансульта непременно сюда прискачет, оставив все свои дела, потому что, возможно, пути серкамона пересекались где-то с путями барона Теодульфа.
Серкамон был тощ и сер, весь как пеплом обсыпан. А кожа у него была тоже серая, выжженная, как зола, или как плохо выделанная замша. А глаза жёлтые, злые, как у волка, случайно вырвавшегося из загона.
Вилланы перешёптывались, мяли шапки в руках.
Говорили, что поющий в Барре серкамон дал священный обет — не пить ни капли вина и петь святой подвиг до тех пор, пока рыцари вновь не двинутся в Святую землю.
Это пугало.
В домах грязно, тесно, докучливые мухи мучают скот и детей, купаются в пыли куры, поля ждут рабочих рук, зачем торопиться на край неизвестной земли, пусть и святой?
Раскрыв рты, вилланы и простолюдины испуганно приглядывались к серкамону.
Говорили, что это не простой серкамон.
Говорили, что голосу серкамона внимала сама Альенора Аквитанская, мать неистового короля англов Ричарда, прозванного Львиным Сердцем, нежная дама удивительной, неведомой, может даже демонической красоты. Говорили, что серкамон был принят при дворе сеньоры Марии Шампанской, что его высокий, чуть хрипловатый голос звучал в родовых замках мессира Бонифация Монферратского, мессира Альфонса Кастильского, что его голосом восхищалась прекрасная Аэлиса Блуасская и даже пел он, как это ни странно, перед Раймондом Тулузским, покровителем катаров.
Странный обет, перешёптывались в толпе, не пить вина, но петь святой подвиг даже перед простолюдинами.
А серкамон пел.
Павший на поле брани, пел серкамон, сверкая злыми жёлтыми глазами, и тот, кто в бою сорвал с древка жёлтое знамя султана, и тот, кто щедро проливал кровь неверных, не щадя ни женщин, ни детей их — счастлив!
Даже попавший в неволю, пел серкамон, сверкая волчьими глазами, даже погибающий в плену от голода и жары, забывший в страданиях все радости жизни, страждущий в ужасе — счастлив!
Счастлив любой, кто поднял меч на неверных — он спасён!
Те, кто в неволе, они грызут жёсткий тростник, они пьют тухлую воду из вонючего бурдюка, их кусают москиты и мелкие твари, неверные подливают им в воду настойку, бесконечно длящую страдания. Неверные умеют всячески утомлять дракона, шумом и огнём не давая ему возможности садиться на землю, неделями выдерживая несчастного дракона в воздухе. Из крови такого утомлённого дракона и делается настойка, бесконечно длящая страдания.
И всё равно, те, кто в неволе — спасены!
Их дело угодно Богу.
Серкамон злобно сверкал жёлтыми глазами и пугал толпу. Он сразу увидел Амансульту, когда она подскакала к церкви на верховой лошади, но сделал вид, что никого не замечает, что ему абсолютно всё равно, кто слушает его пение.
Юную хозяйку замка Процинта сопровождали два дружинника.
Низко наклонясь с седла, она внимательно прислушалась.
— Монжуа!
Голос серкамона был полон праведного гнева.
Он призывал.
Он провозглашал боевой клич паладинов.
— Монжуа!
Под этот клич — монжуа! — он, серкамон, сам носил тяжёлые камни для военных укреплений в Сирии, сам держал ночную стражу под Аккрой, собственным мечом рубил головы неверным, врубаясь вслед за благородными рыцарями в их строй, терпел великие опасности на суше и на море, рвал острым копьём жёлтые мерзкие штаны Магомета.
Святое странствие не закончилось! Пока гроб Господень не освобождён, оно не может закончиться! — взывал серкамон. Вот подходит пора, паладины вновь двинутся в земли, освящённые страданиями Христа. И будет свят тот, кто лично двинется в странствование с мечом в руке и будет всеми презрен тот, кто откупится от странствия золотом!