Кри-Кри - страница 50

— Мадлен! — сказал Жако; голос его стал совсем беззвучным. — Я вспомнил о канализационной трубе, про которую говорил маленький Бантар…

— Правильно, Жако, желаю тебе удачи! — Мадлен протянула ему руку для прощального пожатия. — Иди скорей, а я никуда не пойду.

— Мадлен! — вскричал Жако.

Краска гнева окрасила вдруг его бледное лицо. В глазах появились огоньки. Безмолвно подчинявшийся до сих пор Мадлен, он вдруг почувствовал себя более сильным, чем эта девушка, которая всегда восхищала его своей отвагой. Но сразу он не мог найти подходящих слов, чтобы выразить свое возмущение внезапно проявленным ею малодушием. Он схватил Мадлен за руку и насильно потащил за собой.

— Идем! — сказал он тоном приказа. — Идем, дорогой объяснимся. Нельзя терять ни минуты. Ты погубишь и меня и себя. Дойдем до колодца, а потом решай…

Мадлен не сопротивлялась. С минуту они шли молча. Город медленно пробуждался, хотя на башне мэрии часы показывали только четыре часа утра. Жители нерешительно приоткрывали ставни и окна и робко выглядывали на улицу. Но из домов никто не торопился выходить. На одном из перекрестков они увидели конный патруль. Охота за человеческими жизнями еще не началась. Генералы, во власть которых Тьер передал на несколько дней город для полного восстановления в нем «порядка», еще спали. Они были спокойны, зная, что намеченные жертвы от них не уйдут. Укрываясь в воротах от проезжающих патрулей, Жако и Мадлен приближались к зданию мэрии. Рядом с ней находился двор с подземным ходом, о котором говорил им Кри-Кри.

Мадлен вспоминала о своем знакомстве с Люсьеном, о своей беззаветной любви к нему, о доверии, за которое она и ее товарищи поплатились так жестоко…

«Неужели и меня он не любил? Неужели я для него была только ширмой?»

Мадлен покраснела, как будто опасаясь, что кто-нибудь может прочесть ее мысли. С тревогой она оглянулась на Жако.

Жако по-своему понял взгляд Мадлен. «Силы человеческие, — подумал он, — имеют предел, в особенности силы женщины… Надо поддержать Мадлен во что бы то ни стало». Вслух же он произнес:

— Конечно, самым легким было бы для тебя сесть здесь, посреди улицы, и с презрением, или, вернее, безразличием, смотреть в лицо жандармам, которые вдоволь поиздеваются над тобой, прежде чем прикончить. Но так поступают самоубийцы, а не борцы. Ты на меня не пеняй, если я скажу тебе прямо, что думаю: ты была невольной соучастницей предательства Люсьена, а теперь сознательно хочешь изменить знамени, на котором написано: «Борьба до конца!»

Они входили во двор, который им подробно описал Кри-Кри. Сердце Жако учащенно билось от волнения; он бросил взгляд на Мадлен. Она шла, опустив голову, а на щеках ее блестели слезы.

— Подумай, наконец, о Жозефе. Мы оставили его на руках мальчика…

Но эти слова были уже лишними. Упреки Жако, его искреннее волнение и простые, казалось бы, истины, которые он произносил, нашли дорогу к сердцу Мадлен. Не поднимая головы, она пробормотала:

— Я пойду с тобой, Жако.

Обрадованный Жако протянул Мадлен руку. Ответив на его горячее пожатие, она почувствовала, что не одинока. Оба они в этом огромном, захваченном версальцами городе походили на песчинки, затерявшиеся в море.

Люк, через который вылез Кри-Кри, оставался открытым. Жако и Мадлен стали спускаться по ступенькам, ведущим в колодец.

Город пробуждался к жизни. Чаще стал доноситься бой барабанов. Начиналось страшное воскресенье последней майской недели 1871 года.

Хотя на баррикаде оставалось еще пятнадцать бойцов, но со стороны можно было подумать, что она покинута людьми. Версальцы не возобновляли атаки, а коммунары бесшумно готовились к последней встрече с врагами.

Лимож возбужденно шагал, выбирая проходы между камнями, бочками и мешками. Несколько раз он останавливался у фортепиано, которое было принесено сюда в качестве заградительного баррикадного материала. Чьи-то заботливые руки извлекли его из груды мешков с песком, обломков мебели, вывесок и бревен, нагроможденных вдоль только что возведенной стены. Около фортепиано стояла даже скамейка. Видимо, кто-то надеялся в часы досуга, в перерыве между боями усладить свой слух нежной мелодией или хотел рассказать на языке музыкальных звуков — самом выразительном языке — о чувствах, влекущих к борьбе, заставляющих рядовых людей превращаться в смельчаков, презирающих опасности и смерть.