Крик души - страница 4

стр.

— Дорогая, мы ждем, — укоризненно произнесла мать.

Никки так и подмывало напомнить маме, что та еще не выбрала, какие новости ей хотелось бы послушать вначале. Но тут она подумала, что это будет слишком лицемерно, поскольку, скорее всего, родителям не понравится ни одна из новостей, которые она собиралась им сообщить. Вообще-то, она уже пожалела, что не начала разговор как-то иначе: в стальном взгляде голубых глаз матери, слишком пристальном и подозрительном, явственно читались ее мысли о том, что Никки снова их подвела.

Никки откашлялась и собралась с духом. Хотя ее маленькие, красиво очерченные, но все же причудливой формы губы продолжали улыбаться, а глаза по-прежнему сияли, нервы были напряжены. Она легонько взбила густые темные волосы, свободно свисавшие до плеч — не так, как она привыкла носить обычно. Ее отец не одобрял неопрятный «конский хвост»: по его мнению, такая прическа намекает на то, что ее обладательница не мыла волосы или не расчесывалась больше недели. Когда Никки бывала дома (правда, в последнее время это случалось все реже и реже), отец требовал уважения к установленным им правилам и хотел, чтобы дочь выглядела так, словно он собирался представить ее королеве. Ну, может, это и преувеличение, но его одежда иногда бывала такой отутюженной, что казалось, стоит ему сделать непродуманный жест — и она разойдется по швам. Незнакомые с ним люди вполне могли решить, что он «чертов герцог» (так высокомерно он себя вел), а вовсе не умник, управлявший огромными инвестиционными фондами и сколачивавший небольшие капитальцы для уже и так неприлично богатых особ. Как-то раз она озвучила ему свои мысли и тут же выслушала в ответ одну из его знаменитых ханжеских лекций о манерах, языке, уважении и неслыханной удаче, благодаря которой она росла в любви и стабильности, с родителями, которые дали ей первоклассное образование и почти все, что можно было купить за деньги (ну, допустим, не все, потому что у отца был пунктик по поводу того, как бы не разбаловать дочь, — хотя, конечно, он ее разбаловал), а также с ощущением безопасности оттого, что знала: когда настанет время, все нужные двери распахнутся, открывая ей путь к великолепной карьере.

Опять этот старый камень преткновения. Интересно, он действительно никогда не простит ей нежелания покориться его воле? Сколько горькой обиды может скрываться в душе одного человека? Неужели вся эта обида только из-за нее, или случилось что-то еще, что превратило его в холодного и отстраненного человека, настолько непохожего на того папу, которого она помнит с детских лет? Если бы она могла пробиться к тому человеку, который поправлял ей одеяло и читал на ночь сказки, построил для нее домик на дереве в саду и всегда был рад ее друзьям, кем бы ни они были, — то ее новости, несомненно, не произвели бы эффекта разорвавшейся бомбы.

— Ладно, — заявила она, сжимая ладони. — Я приехала, чтобы сказать… — Она скользнула по ним взглядом. Они не были расположены к общению, а просто сидели и смотрели на нее, словно директор школы или полицейские. Она с легкостью представила, как отец арестовывает ее, если ему не понравится то, что она скажет: «Руки за спину… Лицом к стене… Вопросы здесь задаю я…» — это было весьма в его стиле. Или как мать запирает ее в карцер на несколько недель, а затем выставляет вон, заставив держать руки на затылке. Тем не менее она не боялась их, никогда не боялась, хотя иногда ей казалось, что именно этого им и хотелось. Она уже выросла. У нее своя жизнь, и она больше не обязана отчитываться перед ними, нравится им это или нет. На самом деле, своим визитом она оказывает им любезность, ведь она вполне могла бы сообщить им эту новость по телефону или даже по электронной почте.

Она уже начала жалеть, что не поступила именно так.

Сделав глубокий вдох и еще сильнее сжав руки, она внезапно выпалила:

— Я жду ребенка.

Мгновение спустя Никки просияла, возможно, от облегчения, что слова, которые она так долго готовилась произнести, наконец сорвались с языка. Или, возможно, ей казалось, что так уменьшится воздействие ее новости, словно это такая шутка, которая на самом деле шуткой не была, но и не представляла собой такой уж катастрофы.