Крик сквозь стекло - страница 40

Поэтому у них были причины торопиться. Правда, с полярно противоположными посылками у каждого. Командира уже несуществующей эскадрильи, капитана Кузьменко, ждала его собственная, принадлежащая только ему война — большая война личной мести. Бывший ученый, бортстрелок старшина Попов стремился… даже, нет, не стремился, а должен, обязан был опередить безудержно воюющего командира. Сэнди же… Парень был попросту на пределе. На срыве. Он ни морально, ни физически, ни по возрасту не был готов к тому, что обрушилось на него и что еще ждало впереди.

Едва более-менее придя в себя после жуткой гибели (да и гибели ли? — что еще страшнее) фашистской «летающей лодки», они окунулись нагишом в ледяную до ощущения кипятка воду — на том настоял Кузьменко: после того «взрыва» их и час, и два, и три, лишь понемногу отступая, душила муторная обессиливающая тошнота, глушил протяжный звон в затылках и буквально слепила головная боль. И оказался прав. Приняв эту «лечебную процедуру» и запив устрашающее купанье горячим, с костра, виски, они действительно почувствовали облегчение, хотя сразу потянуло в сон. Впрочем, возможно, отчасти полегчало еще и потому, что это почти остыло, море больше не шипело и не бесилось на сползшем в него «стекле», и даже жаром вроде уже не веяло — хотя в воздухе улавливался чужой вкусу живого моря какой-то странный, горьковатый запах, привкус то ли химической лаборатории, то ли короткого замыкания.

Отдышавшись после оздоровительных упражнений, они кое-как перекусили — все по приказу неугомонного капитана, с матерной руганью запихавшего в рот сорванно закапризничавшего Сэнди кусок разогретого ароматнейшего мяса непонятных консервов. Поев и окончательно очухавшись, они деловито перекурили — ни словом, ни жестом не вспоминая о случившемся и даже не оглядываясь туда. Ведь обернуться и вспомнить, сказать или спросить означало попытку понять — а на это сил уже не было. Слишком многое произошло — и явно еще большее ждало их впереди. И они — осознанно, нет ли — но и такой малостью пытались защититься.

В общем, передохнув и все так же не замечая пакостно-клеевого (или какое оно там) застывшего уродства посреди галечного пляжа, Кузьменко и Попов молча двинулись к давно их ждущему кораблю. Сэнди же они заставили остаться у самолета. Без слов поняв друг друга, русские буквально наорали на парня, когда он с мрачным, но мальчишеским упрямством увязался было за ними, и оскорбили его «трусом», заявив, что он, сопляк, попросту боится оставаться в одиночку у самолета — их единственной, между прочим, надежды рано или поздно все-таки выбраться отсюда. Не могли они взять этого славного парнишку с собой!.. Оба твердо знали (хотя один другому ни за что бы в том не сознался): на корабле, как, впрочем, вообще здесь повсюду — но все-таки особенно на корабле — не чисто. Что это означает и что за этим стоит — они толком объяснить не могли бы и себе, не то чтобы друг другу. И ни тот, ни другой не хотел, да и не смог бы, пожалуй, признаться себе до конца честно, что же именно он начал понимать — или сознавать, или попросту видеть. Называть-то можно по-разному, важно — как принимать… Ведь намного легче — безопасней! — поверить в реальность фантастической сказки, нежели признать осознанно, с принятием всех последствий, очевидную фантастику реально происходящего — и происходящего не где-то, или когда-то, или с кем-то, но с самим тобой. Не с кем-то — с собою! Но и того мало. Главное ведь заключается в том, что, признав и приняв, должно ведь что-то тогда делать! Вот именно это, вероятно, и не успел понять Джордано — и погиб на костре; как раз это, видимо, легко уяснил себе Галилей — и спасся… Впрочем, ни о Галилее, ни о законах мироздания, как и о прочих глобальностях, два русских летчика не думали. Капитан искал источник опасности и бензин, Попов же… Вот Попов — что искал он?

На этот вопрос и пытался ответить себе старшина, карабкаясь за простуженно сопящим командиром вверх по шуршащей камешками осыпи и уже отчетливо, со знобким холодком прикосновения осознавая: не «что» пытается он уже искать, но — «кого». Кого же? И как искать (не то, чтоб найти — хотя бы искать!) — искать того, кого не знаешь? И, надеясь на встречу, встретить страшишься… Страшишься, потому что столько раз обманутый и сам обманывавший — теперь поверишь. Поверишь в веру в человека — навсегда Человека. Стоп! Человека? Почему? Откуда вдруг эта жутко-счастливая уверенность, откуда убежденность мгновенного и безошибочного знания? Неважно! Важно — следующий шаг. И твой, и… Да! И шаг тебе навстречу! И будет страшно в открывшейся бездне и величественно-прекрасно — в открытии Мира. В этом и заключена жизнь. Не его. И не в его «вчера», его только надежде и даже «завтра» для всех. Но — Жизнь…