Критическая температура - страница 4

На Милке был новый японский купальник. И, может быть, это, а возможно, то, что купальный сезон и, следовательно, сезон купальников, еще не наступил, повергло ее в смущение. Она раскаивалась, что пришла к реке, раскаивалась в желании похвастаться новым купальником и уже намеревалась сбежать со своим платьем за понтон, когда заметила, что откровеннее всех глядит на нее Юрка. И, странное дело, она под его взглядом опустила свое платье на траву, приткнула рядом босоножки, выпрямилась и тоже уставилась на него, глаза в глаза. Наверное, это продолжалось не очень долго. Скорее всего, никто даже не заметил, что случилось вдруг между ними. Но этот взгляд, эти мгновения или секунды их загадочного общения с Юркой что-то перевернули в Милке. Она играла в волейбол, усаживалась вместе с другими девчонками на берегу, чтобы окунуть в холодную воду босые ноги. Но все вокруг было уже совсем не таким, каким воспринималось раньше.

Юрка один из немногих ребят успел загореть, и, куда бы ни смотрела Милка, уголком глаза ловила его коричневое, мускулистое тело. Тогда впервые оценила она Юркин задумчивый – куда-то сквозь нее – взгляд, и ей впервые сделалось не по себе под этим взглядом…

От Инги Суриной пришла записка: «Слышала?!?!?!»

Милка нарочито непонимающе повертела перед собой записку, как бы стараясь вникнуть в смысл многочисленных вопросительных и восклицательных знаков после единственного слова.

Из окон директорской квартиры хорошо просматривалось единственное выходящее во двор окно его школьного кабинета, форточка которого, закрытая с вечера, оказалась утром распахнутой… Потому-то Елена Тихоновна, жена директора, и заставила мужа проверить свое хозяйство задолго до начала занятий. Однако Милкиной матери она сообщила о вчерашнем происшествии хоть и негодующе, но под строжайшим секретом. Милкина мать со своей стороны, посвящая Милку в подробности ночного события, обязывала хранить их в тайне. И Милка безоговорочно согласилась с ней. Теперь подумала: неужели вся школа уже знает об этом? И опять стало необъяснимо тревожно на душе.

Повернулась к Инге, недоумевающе пожала плечами: мол, ничего не слышала, ничего не понимаю. Инга жестами показала: «На перемене объясню!» Мол, еще ахнешь.

Вчера Инга Сурина была на дне рождения. Но под предлогом домашних заданий ушла рано. Что она «зубрила» и что до трясучки боится выпускных экзаменов – общеизвестно. Но с вечеринки она ушла одной из первых не поэтому. Инга (что ни для кого не секрет) была влюблена в Стаську Миронова и ушла потому, что его не оказалось среди гостей. Ее чувств не замечал, пожалуй, один Стаська, хотя, достаточно было ему взглянуть на Сурину, та сжималась вся и посматривала на него трусливо, как мышка на кота. Милка подумала, что надо сказать Стаське про Ингину любовь… И когда подумала об этом, невольно вздрогнула, словно бы только теперь осознав смысл простейшего слова: любовь. Насколько легко произносилось оно раньше: вслух и мысленно. А на этот раз… И вдруг Милка пришла к неожиданному, хотя, казалось бы, и простейшему выводу: если аккуратненькая Инга Сурина влюблена в Стаську – Стаська тоже мог быть влюблен в кого-нибудь! И мысль об этом немножко напугала ее. Милка вторично с невольным любопытством оглянулась на Стаса.

Тот сдвинул к переносице брови, чего Милка раньше не замечала за ним, и стал глядеть в «опросник». Эта вызывающая отчужденность его опять неприятно кольнула Милку. Стас не имел никакого права дуться на нее. Пусть думает, что хочет, – решила Милка. А через минуту вырвала из тетради по русской литературе пол-листа и отправила Стаське дипломатическую записку: «Почему не пришел вчера? М.».

Ответ ждала злая – на Стаську и на себя. Чтобы покончить с «опросником», хотела подсмотреть Лялькины ответы, но та прикрывала их ладонью. «Кто из окружающих пользуется твоим наибольшим уважением?» – «Мама», – ответила Милка. «За что?». – «За то, что мама», – написала Милка.

Со Стаськой были связаны все впечатления детства. Побеги в кино, порция мороженого на двоих, даже рыбная ловля, к которой Милка пристрастилась не хуже мальчишек. Стас был в доме своим человеком. И если портился выключатель, перегорал утюг или надо было приладить новый карниз над дверью – мать, как о чем-то само собой разумеющемся, говорила: «Стася придет, сделает». Это Стаська умел: что-нибудь приколотить, приклеить, разобрать или собрать. Всегда молчаливый и мрачный, Стаська был «себе на уме», как она не однажды убеждалась. Дней пять назад Милка между делом сообщила ему, что поступать будет не в химмаш, как они планировали раньше, а в технологический. Стаська неожиданно заявил, что поступать вовсе никуда не собирается: пойдет работать… Кто его знает, Стаса, что он там обдумал про себя.