Критические статьи - страница 9
Вторым нумером было известное ариозо из оперы «Пророк» Мейербера, пропетое г-жою Лавровскою. Ариозо есть одно из лучших и эффектнейших произведений Мейербера, очень замечательное по тонкой и красивой оркестровке. Здесь видно, насколько Мейербер как художник тоньше и талантливее Вагнера, который при всем умении владеть оркестром несравненно грубее Мейербера и во всех вещах своих держится известной, им выработанной рутины. Кроме ариозо г-жа Лавровская пропела еще три романса: один романс Шумана, «Еврейскую мелодию» А. Г. Рубинштейна и «Es war ein König im Thule»[9] Листа. Нельзя не сказать спасибо г-же Лавровской за то, что она познакомила публику с последним романсом, который, сколько мне известно, никогда еще не был исполняем у нас в концертах. Вообще вокальные сочинения Листа у нас почти неизвестны. Всего лучше были спеты г-жою Лавровскою именно романсы, особенно второй.
Между ариозо и романсами шли два отрывка из «Руслана и Людмилы» Глинки: восточные танцы, переложенные для одного оркестра М. А. Балакиревым, и хор «Погибнет» — оба нумера без пропусков. Трудно себе представить что-нибудь оригинальнее и прелестнее этих танцев, особенно знаменитой «Лезгинки». Что за роскошь красок! Словами невозможно передать весь эффект взвизгивания пикколо и скрипок, весь задор ритмических фигур ударных инструментов и меди, все своеобразие восточного колорита в гармонии! И как жаль, что именно самое оригинальное и лучшее из «Лезгинки» (окончание в >3/>4) и выпускается при исполнении ее на нашем театре. Смелость и своеобразие гармонии у струнных, фигуры скрипок и духовых, потом переливы кларнета и гобоя, капризные ритмические эффекты ударных инструментов и дикое, необузданное заключение — все это вместе производит глубокое впечатление своею подавляющей новизною и прелестью музыкальных элементов. Тут так и слышатся те «восточные орды», нашествия которых на равнины рутинной немецкой музыки так боятся наши музыкальные Лоэнгрины.
Хор «Погибнет» — одно из самых капитальных произведений бессмертного композитора. Построенный крайне оригинально и смело на гамме целыми тонами, с изумительными по новизне перебивками духовых и меди — хор этот замечателен по своей красоте, силе и целости концепции. Об исполнении я не буду распространяться. Г-н Балакирев составил себе громкую известность образцовою передачею творений Глинки. Впрочем, относительно хора можно было бы сделать ему один упрек: хоровые массы были несколько слабы в сравнении с оркестровыми, хотя и нельзя не согласиться с тем, что исполнение большей части оперных вещей на концертной эстраде есть, в сущности, аномалия. Настоящее место их — театр со всею обаятельностью хорошей сценической обстановки. Но что же делать тогда, когда плохое исполнение на театре, с варварскими купюрами, неверными темпами и безжизненной, вялой дирижировкой — совершенно искажает музыку многих образцовых оперных вещей? Остается радоваться хоть тому, что слышишь надлежащее исполнение их в концертах.
Концерт окончился известною увертюрою Мендельсона «Морская тишь и благополучное плавание». После «Фингаловой пещеры» это, бесспорно, лучшая из его увертюр. Интродукция увертюры, изображающая морскую тишь, необыкновенно хороша и по содержанию, и по инструментовке. Как красивы эти секунды флейт, ходы струнных внизу, пока скрипки тянут высокое D, фигура флейты, изображающей ветерок, и проч. В интродукции нет и тени той общей надоедливой мендельсоновской рутины, которая выработалась в последующих сочинениях этого композитора и надолго заразила музыкальный мир. Замечательно, что ни одно направление не породило столько бездарных подражателей, как именно эта мендельсоновская рутина. Скажу более, ни одно направление не испортило так музыкального вкуса, как именно эта внешне страстная, внешне красивая, условная, чистенькая, гладенькая и форменная буржуазная музыка. Она отдалила надолго распространение сильной, трезвой и глубокой по содержанию музыки Шумана, отодвинула даже Бетховена, не говоря уже о Глинке, Шуберте, Берлиозе, Листе и других.
Но возвратимся к увертюре. Allegro ее далеко уступает интродукции, и хотя первая тема его прелестна, но далее проявляется вышеупомянутая рутина, местами во всей ее наготе: например, во второй теме, в пошлых фанфарах (в конце увертюры). Впрочем, что касается оркестровки, то она везде бесподобна, эффектна, колоритна, как и во всех оркестровых вещах Мендельсона, который в этом отношении составляет резкую противоположность Шуману. Первый умеет всегда в высшей степени эффектно инструментовать самую бессодержательную музыку, последний портит иногда самые капитальные произведения свои тяжелою, неуклюжею и бесцветною оркестровкой. Как красивы в упомянутой увертюре Мендельсона, например, переливы духовых, аккомпанирующих второй теме, когда она идет у виолончели (C-dur) или у кларнета (в D-dur); какой эффект производит соло литавр фортиссимо в конце увертюры!