Кривая дорога - страница 9
– Доченька, что взгрустнула?
– Да так, ничего. Старую сказку вспомнила. Невесёлую. Страшную.
– Не печалься, детонька, сказки они на то и сказки: тьфу и забыл.
Тьфу и забыл. И меня так же забудут.
– Пойду я. Там… мыши. Летучие. На чердаке.
И почему же горло так сжимает и даже грязного нечистика жалко?
На чердаке ничего не изменилось. Анчутка недоверчиво сопел, пыхтел, ворчал, но всё-таки высунул розовую сморщенную лапку и втащил пирог в укрытие. Я не мешала. Присела рядом и задумчиво жевала второй:
– Гадишь?
– Помаленьку.
– Шкодишь?
– Бывает.
– Старушке жить не даёшь?
– Ну так…
– Как?
Бесёнок замялся.
– Отвечай, когда спрашиваю. Донимаешь старушку? Перед глазами маячишь?
– Маячу, – покаялся бесёнок.
– В ушах звенишь?
– Звеню…
– В ногах путаешься?
– Путаюсь…
– По окнам стучишь?
– Стучу…
Вообще-то, не так уж и страшно.
– А мирно жить сможешь?
Анчутка не поленился выглянуть из своего укрытия, чтобы посмотреть на меня, как на полную дуру. Убедился, что не шучу, и заключил:
– И не подумаю!
Ну, на нет и суда нет. Я цепко схватила его прямо за мокрый приплюснутый нос. Беспятый так и не понял, откуда в простой деревенской бабе столько силы и ловкости. Испуганный, уменьшившийся до пяди>12, он упирался и возмущался, пробовал кусаться, но, кажется, становился тем слабее, чем меньше я его боялась. А не боялась я уже совсем.
Анчутка верещал и рвался. Я победно ухмылялась, чувствуя, как изменяются в челюсти зубы, как требуют крови врага.
Пленник извернулся чудом. Как выскочил из ладони, сама не уразумела. Тут же расправил крылышки и метнулся под самую крышу, попутно скинув мне на голову веник чего-то кривого и вонючего, похожего на полынь.
– Куда тебе, неуклюжая!
Ах, это я неуклюжая?!
Подпрыгнула, цапнула пальцами пустоту, запустила в поганца пустым ведёрком, мало не проломив крышу.
– Не достанешь, не достанешь!
Бесь летал из угла в угол, роняя с балок сухие пучки, засыпая мусором глаза.
А я злилась.
Раз удар: анчутка подобрался со спины.
Два удар: треснул по темечку.
Три: дёрнул за долгую косу, зацепил её концом за гвоздик.
Я взвыла.
Дыши!
– Ты же не хочешь никому навредить? – Серый с такой надеждой заглядывал в глаза, что пришлось подтвердить: не хочу. – Значит, надо себя держать в руках до поры. Обращаться будем в лесу. Вместе. А на людях – дыши.
Наука не давалась. Серого учили быть оборотнем с рождения, мне же и дня на подготовку не дали. Люди… злили. И манили. Нутром знала: волчица хочет охотиться. Ей мало тех жизней, что она забрала, когда впервые стала мной. Когда я стала ею.
Я боялась.
Дыши.
Она сильнее.
Дыши.
Она не слушается.
Дыши!
Она снова и снова побеждала.
Анчутка цеплял, кусал, больно щипал, оставлял синяки и глубокие порезы. Мелькали полуруки-полулапы. Мои? Клацали зубы. Волчьи?
Бесь, почуяв победу, снова начал расти. И росли раны, оставляемые им.
Я не хочу обращаться.
Месяц. Месяц нам пришлось провести в лесах, в зверином обличии, чтобы ослабить волчицу, чтобы я хоть на день стала человеком.
И я до сих пор не уверена, стала ли им.
Научусь ли снова?
Я стараюсь.
Я дышу.
А волчица рычит.
И снова берёт верх.
– Не признааааал!
Беспятый камнем рухнул вниз. Замер, дрожа, боясь поднять сморщенную розовую мордочку.
– Не признал… Маренушкой… Смертушкой… – лепетал он еле слышно.
– Смотри на меня, – приказал чужой холодный голос. Мой?
Бесёнок поднял влажные глазки и чётко произнёс:
– Маренушкой примечена. Смертушкой отмечена. Приказывай – всё исполню.
«Сгинь» вертелось на языке. «Сгинь, пропади, не трогай старушку, не возвращайся в дом».
А потом чужим холодным голосом я произнесла:
– Запомни, кто главный.
Верста 3. Колдобина
Серый сидел в тени раскидистой берёзы, любуясь на рыжеющее к вечеру солнце, и с наслаждением потягивал квасок. Устроился перевести дух неподалёку от дома старой Весеи: притомился за день.
Хорош. Мечтательный, с затуманившимися, мерцающими одной мне видимым золотом глазами, он, кажется, совсем расслабился. Немногие знали: этот худой мужчина с совершенно невинным детским лицом в миг>13 подорвётся с земли, напряжёт до предела подтянутое тело и собьёт с ног врага прежде, чем тот успеет помыслить о нападении. И сила в этих нежных руках недюжая: троих свалит сразу, четвёртого – чуть погодя. Я невольно загордилась. Мой ведь.