Криворожское знамя - страница 7

При этих словах Гаммер попытался распрямиться и сильно ударился о каменистую кровлю. Опустившись на колени, он раздраженно буркнул:

— Кто я, по-твоему? Юле Гаммер или какой-нибудь раззява? У меня, слава богу, голова еще на плечах.

— Голова-то на плечах, а глаза — на затылке, — съязвил кто-то.

Вокруг засмеялись.

— Уж и спросить нельзя, — мягко сказал Брозовский.

Рука Гаммера описала в воздухе широкий полукруг. Все поняли, что он хотел этим сказать. А именно: зачем задаешь глупые вопросы? Разве иначе эти товарищи были бы здесь? Нет, я организовал все как следует!

Подсчитывая собравшихся, Гаммер кивком головы отмечал каждую лампочку и молча шевелил губами.

— Шестнадцать! — сказал он. — Все здесь. Чего ж ты сомневался?

— Семнадцать! — раздался чей-то звонкий голос позади Юле.

Поднялся сухощавый парень. Он погасил свою лампу, поэтому Гаммер его и не заметил.

Гаммер выругался, но его слова потонули в смехе и гомоне. Все и так знали, что выразился он непечатно. В этом он был большой мастак.

Откатчик Гаммер работал на бремсберге. Он распределял там порожняк и цеплял груженые вагонетки к тяговому канату. Еще в первой половине смены Брозовский писал то, что было нужно передать, на глыбах сланца и клал их в порожние вагонетки, следовавшие на шестой горизонт. Каждая вагонетка проходила через руки Гаммера. Партийная ячейка пользовалась этим способом связи уже давно. С помощью Гаммера Брозовский в течение нескольких часов сообщал коммунистам шахты все, что было нужно. Гаммеру оставалось только правильно адресовать вагонетки. А на этом деле он собаку съел.

Юле благоговел перед Брозовский, но даже ему он не мог простить такой несправедливости. Крайне возмущенный, желая подчеркнуть всю серьезность обвинения, он пустил в ход не совсем понятные ему иностранные слова.

— Дорогой шер ами. Ты судишь по своему разумению. А ни черта не смыслишь. Ориентности у тебя кот наплакал. Даже первую твою писульку я направил точно по адресу. Вон сидит Генрих Вендт, спроси его. У меня ошибок не бывает. На такие дела имею особый нюх. В шахте я обслуживаю самых надежных, учти это. И каждый получает то, что ему положено. А уж Рюдигер получил свою весточку еще до перерыва. Мог бы и прийти вовремя…

— Так оно и было, как раз до перерыва! — со смехом произнес кто-то из темноты. Фридрих Рюдигер шагнул в круг, как бы подтверждая тем самым правоту Гаммера.

Юле со вздохом облегчения вытер пот со лба.

— Ну вот! А ты говоришь…

Рюдигер чуть пошатнулся, когда Юле, в знак благодарности, опустил ему свою могучую лапищу на плечо. Пробираясь ощупью по темному штреку, Рюдигер слышал каждое слово их спора. Мощный голос Гаммера гремел на всю штольню.

Товарищ, стоявший на посту у квершлага, шепнул на ухо Рюдигеру:

— Скажи ему, чтоб не орал! Ревет, что твоя труба!..

— Куда ты запропастился? Из-за тебя тут целый скандал, — сказал Юле, стараясь не басить, потому что Рюдигер не любил чересчур горластых.

— Задержался у подъемника, с ребятами из дневной смены поговорили. Опасность ничуть не уменьшилась. Но господа из дирекции утверждают, будто реальной угрозы для людей нет.

Рюдигер говорил гладко, как по-писаному. Сразу было видно, что он человек образованный.

— А потом поплатился за то, что пошел один, — продолжал Рюдигер. — У ворот вентиляционного штрека уронил фонарь. А спичек при себе не оказалось. Вот я и ковылял в темноте по рельсам, как слепая лошадь. Больше вопросов нет?

Вокруг засмеялись.

— Поставил бы себе фонарь — вот и было бы светло! — не удержался Генрих Вендт, известный своим острым языком.

Юле возмутился:

— Нашел над чем шутить! — И, все еще обиженный, добавил, обращаясь к Брозовскому: — А ты, участковый пожарник, клепал на мою подземную почту! Видать, вообще считаешь меня недотепой. Этого я не потерплю!

Брозовский возразил:

— Вот уж никогда бы не подумал, что ты, Юле, чувствителен, как относительная стабилизация нашего досточтимого Рейхсбанка. Легкий толчок, слабое прикосновение, едва ощутимая критика, и… все летит вверх тормашками. Вот ты у нас в какое благородное общество попал.

От смеха Юле Гаммера, казалось, содрогнулись стены ниши.