Кризис добровольчества - страница 8

Ввиду этого желания генерал Май-Маевский приказал мне выехать на западный участок и находиться там для связи конного корпуса со штабом армии. Я обязан был доносить о всех изменениях на фронте. Генерал Шкуро к войскам еще не прибыл, и корпусом временно командовал герой японской и Великой войн генерал Ирманов.

Конные части выступили походным порядком, а вслед за ними на площадке товарного вагона, подвозившего снаряды и патроны, отправился и я.

Как только поезд вышел за район Иловайской, сейчас же стали попадаться отходящие походные кухни и обозы. Брели раненые, и шел тот тыловой люд, который всегда предшествует общему отступлению.

Проехали две-три версты. Навстречу – дроздовская батарея.

– Вы почему здесь?

– Меняем позицию, господин полковник.

– Почему?

– Да большевики здорово напирают…

Именем начальника дивизии я приказал батарее дальше не отходить, выбрать позицию и помогать конному корпусу. Лихие артиллеристы-дроздовцы с видимым удовольствием приняли мое распоряжение и очень скоро открыли огонь.

Конные части забирали сильно влево, и на фронте по-прежнему оставались наши слабые, утомленные роты. Через 15–20 минут по выезде из Иловайской я был уже на месте. Заметив подошедший поезд, красная артиллерия открыла сильный огонь. Поезд стал отходить, а я, соскочив с площадки вагона, направился к станции. На первый взгляд и станция, и окружавшие ее постройки показались пустынными. У меня даже мелькнула мысль, что станция уже оставлена нашими войсками. Приглядевшись, я заметил за стенами зданий и за штабелями шпал укрывающихся людей. Рассматривать, однако, не приходилось. Станция забрасывалась большевистскими снарядами. Недалеко за стогом сена два солдата торопливо и неумело перевязывали раненого. Я подбежал к ним. Лицо и гимнастерка раненого были в крови. Закончив перевязку, вся эта компания куда-то побежала.

На станции пусто. Гулко и жутко раздаются шаги по асфальтовому полу. На звук моих шагов из соседней комнаты выходит телеграфист. В форменной тужурке, бледный, но спокойный. В аппаратной, кроме телеграфиста, находились еще два солдата команды связи. Они жались к внутренней стене и обрадовались мне, как свежему человеку.

В это мгновение где-то поблизости разорвался снаряд. Посыпалась штукатурка, и со звоном разбились стекла.

– Прячьтесь сюда, господин полковник, – посоветовал один из солдат и указал на стену, у которой они стояли. За соседним столом равнодушно стучал телеграфный аппарат.

Телеграфист, молодой и, по-видимому, толковый человек, рассказал мне, что делается на фронте. Узнав от него, где наши цепи и начальник участка, я вышел из станции и повидал полковника З. и полковника П.

Полученная от них ориентировка могла быть определена двумя словами:

– Еле держимся.

Я передал им именем командующего армией приказание удерживаться во что бы то ни стало и объяснил обстановку. Известие, что конный корпус скоро начнет атаку, сразу изменило настроение наших редких цепей. Лица оживились, огонь усилился.

Повидав З. и П., я пробрался к спешенному казачьему полку, укрытому в ложбине, и узнал, что он выжидает, покуда назначенная для обхода дивизия выполнит свой маневр. Был пятый час дня. Солнце уже заходило. Стрельба на фронте – оружейная и артиллерийская – усилилась.

Чувствовалось, что красные готовятся к решительной атаке. Подобным ударом наши части неминуемо отбрасывались бы к Иловайской, а конный корпус с наступлением сумерек лишался возможности действовать в конном строю. Надо было атаковать немедленно, чтобы иметь время для преследования и чтобы не отдать инициативу в руки большевиков. Свои соображения я доложил по аппарату генералу Май-Маевскому и получил ответ, что сейчас будет передано приказание об общем переходе в наступление. Через 10 минут было получено это распоряжение. Большевики усилили свой огонь. Такого ураганного огня я не запомню в течение всей гражданской войны. По интенсивности огня и по фронту его протяжения становилось очевидным, какие серьезные силы направлялись против Иловайской. Опоздай конный корпус на один день, и красные неминуемо раздавили бы нас…