Кризис - страница 18

А вообще настроение было вот какое. Около нас располагалась батарея, с которой мы были очень дружны, артиллерийская батарея. И там был такой молодой офицер, который всегда удивительно мягко обращался с солдатами. Вообще, разговоры о том, что офицеры солдат били, это неправда. Бывали случаи, когда солдаты не хотели идти в атаку, а ведь за это просто пристреливают. Но тогда офицер мог ему дать по шапке, а битья не было. А вот этот, про которого я говорю, он был один из младших офицеров. Командиру батареи пришлось бежать, потому что его так не любили. А этого Арпина выбрали в командиры. И тогда он стал ходить со стеком, которым бил солдат. Он никогда в жизни до революции не трогал солдат пальцем, это я знаю. И вот тут в июне немцы открыли стрельбу по нашему фронту. И наша батарея ответила. Тогда из полка позвонили, что они идут атакой на батарею. Арпин ответил, что он встретит атакующих артиллерией. Пошел в полк, привел солдат в порядок, разгромил атаку немцев и остановил немецкое движение. Попытка немцев прорвать фронт была остановлена личной храбростью одного человека, который шел на смерть и направо-налево бил стеком солдат. Но они его не тронули.

— А почему вы покинули фронт, почему поехали в Петроград?

— Наше занятие было тогда — спасать офицеров. Там были очень мрачные картины. У нас был фельдфебель из простых солдат, который хотел покончить собой, он пять раз прострелил свою грудь. А когда мы его положили в палату, так он хотел сорвать повязки: «Я жить не хочу. Я этой мерзости видеть не хочу».

— Под мерзостью он подразумевал что?

— Полную распущенность солдат. Ходят, шляются, семечки грызут. Коммунисты и совет солдатских и рабочих депутатов разжигали злобу друг против друга. Еще немножко, и они стали бы натравливать одного солдата на другого. К сестрам так и осталось отношение исключительно хорошее. Но те, кто поддавались их пропаганде...

— Вы уехали с фронта в июле?

— Да, мне надо был отвезти раненого офицера. Это очень характерный был случай. Летчики продолжали летать. Они летают по двое, по трое. И вот солдаты выкачали бензин из самолета и наполовину наполнили бак водой. Самолет упал. Летчик был убит, а наблюдатель был тяжело ранен. Все госпитали этого местечка были уже закрыты. Не было никакого порядка, потому что санитары почти не работали, но у нас они работали. И мы приняли этого летчика, который был очень тяжело ранен. Тогда управляющий отрядом сказал, что нас разобьют. Сестры ответили: пусть убивают нас вместе с ранеными.

— То есть была опасность, что за то, что вы приняли офицера в лазарет, вас могут убить?

— Конечно, такая опасность была, потому что начальник летного отряда прислал ко мне очень верного солдата, который все время дежурил в госпитале, с тем, что если что-нибудь начнется, будет прислан грузовой автомобиль с пулеметами, из которых будут стрелять сами офицеры. И какая-то толпа подошла. Я совсем не юдофобка, но в нашем отряде злобу насаждали два еврея. Один был еврей-аптекарь, который до революции еще торговал наркотиками. А другой, Бройдер, который нам сначала казался вполне приличным человеком, старался выкинуть из палаты этого летчика, которого нельзя было тронуть: он был слишком тяжело ранен. Например, пришлось положить этого офицера в какую-то комнату, которая почему-то считалась аптекарской. Он требовал его оттуда выгнать. А я отвечала, что мы выкинем вон господина Бройдера, но мы спасем офицера, который продолжал воевать. А Бройдер среди солдат и санитаров рассказывал небылицы и разжигал злобу. В конце концов, какая-то толпа пошла на госпиталь. Остановила ее очень простая вещь — гроза. Они шли на госпиталь. Что бы они сделали, я понятия не имею, но в это время грянул дождь, и они разбежались.

В Петрограде я увидела, что Временное правительство абсолютно не умеет ничем управлять, что все пропало, что кровь польется очень скоро потоками и что их разговоры — это просто болтовня. А внешне жизнь продолжалась — мы жили в своих квартирах, у нас была прислуга. К нам каждые два дня присылали молоко из усадьбы.

Видела я первое восстание коммунистов в Петрограде. Это было очень просто: они выкатывались на автомобилях на перекрестки и стреляли из пулеметов по толпе. Я в это время была абсолютно бесстрашной, не знаю, от чего. Я пошла к такому автомобилю и крикнула: «Эй, земляки, вы что тут делаете?!» Они остановились. Они никого не убили, я не знаю, в кого они стреляли. Может, публика вмешалась. Они говорят: «Так мы, сестрица, стреляем». — «Так в кого?» — «А мы не знаем». Это были солдаты в форме. Поэтому они и выглянули — чего к ним сестра идет. А я была в форме. «Да куда же вы стреляете?» — «А нам сказали стрелять». — «А кто же вам сказал?» — «Да тут какой-то был». — «А куда же он делся?» — «А мы не знаем». — «Так вы же кого-нибудь убить можете». — «А, убить... Да нет, вот никто не лежит». — «Да идите вы домой». Уехали они или не уехали домой, не знаю, но они покатили куда-то. Зачем они стреляли, тоже непонятно.