Кронос - страница 16

— Джиона! — прохрипел он, содрогаясь от ударов. — Свернись клубочком! Напряги мышцы!

И сам последовал собственному совету: подтянул колени к груди и обхватил их руками, по-прежнему крепко сжимая камеру. Все уязвимые места были защищены, и теперь оставалось только терпеливо дожидаться, когда лавина сельди иссякнет.

Прошло пятнадцать долгих секунд (он считал про себя) — и вроде бы все утихло. Аттикус выждал для верности еще малость и развернулся, словно гигантский колорадский жук. Все тело ныло, синяки долго еще не сойдут, но он был жив — это главное. Это ли?..

В ста футах он увидел Джиону, по-прежнему свернувшуюся в позе эмбриона. Послушная девочка.

— Милая, все хорошо! Конец!

Он вздохнул с облегчением, когда дочь приняла более естественную позу, и подивился тому, как легко удалось ей выдержать эту атаку.

— Па, ты когда-нибудь раньше видел такое?

— Сельдь находится в постоянном движении, нам просто не повезло оказаться на пути косяка.

— Это да. Но чтобы сельдь преследовала китов?

Тут-то до Аттикуса дошло, что радоваться рано. Нечто здорово напугало китов и рыбу. Ладно бы это нечто оказалось подводной лодкой или чем-нибудь иным объяснимым, привычным — чутье подсказывало: все куда, куда хуже.

«Убирайся отсюда! — кричало ему подсознание. — Быстрей!»

— Джиона, детка, начинаем подъем. Быстро, но не чересчур.

— Ты тоже?

В ее голосе прозвучало беспокойство. Вероятно, дочь чувствовала то же, что и он. Что-то приближалось.

— Следом за тобой, дорогая.

Аттикус понаблюдал, как дочь по спирали движется к поверхности — пожалуй, чуть быстровато, но не настолько, чтобы это грозило последствиями. Джиона находилась футах в пятидесяти, когда судорога скрутила ему живот. Он почувствовал, как волосы на голове буквально встали дыбом.

Аттикус Янг однажды в жизни уже испытал подобное — когда в забытой богом стране снайпер держал его на мушке. Тогда предчувствие спасло ему жизнь. Теперь же оно попросту вопило об опасности.

Аттикус развернулся на триста шестьдесят градусов, но ничего подозрительного не увидел. Вновь обернулся к дочери и обмер при виде кошмарного, невозможного зрелища. Гигантская тень приближалась с невероятной скоростью. Больше всего ЭТО напоминало поезд из аттракциона «американские горки», но «поезд» из плоти и крови, стремительно рассекающий воду. Неведомое существо плыло прямо к Джионе…

Следующие несколько секунд прошли как в тумане. Аттикус пытался что-то кричать, но тут… Раскрылась огромная пасть, сверкнули зубы — и мгновение спустя чудовищная тварь проглотила его дочь целиком… Проглотила так же легко, как мы глотаем таблетку аспирина. Была Джиона — и нет ее.

Еще секунда — и кошмарное видение скрылось в глубине. Океан успокоился.

Джиону… его дочь… его любимое дитя сожрал какой то несусветный монстр.

Оставшись один на один с равнодушным океаном, Аттикус завыл в голос.

Потом как одержимый устремился к поверхности.

Отмель Джеффри, Атлантический океан

Аттикус вылетел из воды, как чертик из табакерки. Секунда — и он уже был на палубе «Бугабу». Океан, столько лет бывший для него родным домом, внезапно стал враждебным и будто бы отверг его. Маска, акваланг, грузовой пояс были отброшены на палубу.

Тело Аттикуса сотрясали конвульсии, вокруг него все кружилось. Голова раскалывалась от немыслимой боли. Он с трудом поднялся и, спотыкаясь, побрел к рубке.

У коммингса его вырвало. Аттикус ввалился в сверкающее чистотой помещение, не обращая внимания на то, что блевотина стекает по гидрокостюму на надраенный пол и новейшие кожаные кресла. Он включил рацию. Мир вокруг вращался как на карусели — никогда еще он не чувствовал себя так ужасно.

Поднеся микрофон к губам, Аттикус с трудом произнес:

— Господи! Кто-нибудь, помогите, пожалуйста, прошу. Оно забрало мою девочку! Оно забрало ее! Огромное… Я никогда такого не видел… не слышал о таком… Господи, прошу, помогите… Помогите…

Стены рубки кружились в безумном танце — казалось, они хотят сжать человека в кольцо и поглотить. Из последних сил Аттикус произнес:

— Отмель Джеффри, — и повалился на пол.

Его снова вырвало, но он уже этого не почувствовал. Ему было на все… Словом, ничто уже не имело значения — ни жизнь, ни смерть…