Кронштадский лёд - страница 6

— Зачем в лапы? — слышались и другие голоса. — Деньги взять, а самих — не пускать!

— Да не бывает так, чудило! Кто тебе задарма деньги отвалит?

— Что вы несете хреновину? — вмешался в бурный разговор Терентий. — Консесии, конфесии — не нашего ума это дело.

— Почему не нашего? — кричали ему. — А что — нашего? Требовать заместо воблы жареного барашка?

Смех покатился по кубрику. Придумают тоже — барашка!

— Ха, ха-а! — передразнил Терентий. — Гогочете как гуси! По деревня́м эти шастают, с винтовками, отбирают скот. Выращенный урожай отнимают! На станциях — заградотряды. Кругом — отбираловка! Что за власть такая?

Первый раз Терентий высказался в спорах, которыми был линкор переполнен от погребов до топов мачт. Накипело у него на душе после недельного отпуска.

Степан Петриченко, старший писарь, зазвал его к себе, в каютку-канцелярию, угостил папиросой из настоящего табака, спросил:

— Ты Терентий, а как по отчеству?

— Максимыч.

— Ну, значит, мы два Максимыча, — усмехнулся Петриченко, прищурясь. — Ты в кубрике говорил про отбираловку в деревне. Давай-ка изложи подробно. Как там было.

Терентий изложил, ничего не упуская.

— Какой уезд? Петергофский? — Петриченко качнул головой. — Это под Питером! А что в глубинке деется! Из Питера приезжал человек, сказал, что в Тамбовской губернии большое восстание началось.

— А кто восстал? Крестьяне?

— Да. Слушай, Максимыч, давай-ка мы введем тебя в судовой комитет.

Терентий не возражал. Хотя имел понимание, что не его это дело — заседать в комитете. Ну да ладно, там военморы собрались не из тупых. Дальномерщик Маврин, например, — это ж голова! Полтора десятка тельняшек и синих воротников, полтора десятка крикливых глоток, а рассуждений о текущем моменте — не меньше, чем верст до луны.

Однажды, после вечернего чая, Терентий отправился к Редкозубовым. В гости, не в гости (какие теперь гости?), а так — навестить по знакомству. Но, по правде, очень хотелось ему с Капой, «княжной Джахавахой», повидаться. Да был и подходящий предлог — ведь обещал принести ей для прочтения хорошую книгу «Овод». Вот он подкрутил усы и пошел на Соборную, ныне носящую имя главного большевика Карла Маркса.

У Федора Редкозубова кровоподтеки почти сошли с лица. За столом, за выпивкой, он выразил опасения — выдачу продуктов опять сократили, а в Питере неспокойно, а тут в артмастерской разговоры пошли, будто советская власть скоро кончится, к весне падет.

— Не кончится она, — высказал Терентий свое мнение. — Вот только надо перевыборы сделать. Чтоб народно… народовластие, — не сразу выговорил трудное слово, — а не власть одной только партии…

— Да ты сам кто? В какой партии состоишь?

— Ну, состою, — неохотно ответил Терентий. — Нас, которые Юденича не пустили в Питер, почти всех записали в большевики. А для них я никто…

— Для кого? — не понял Редкозубов.

— Ну, для вождей. У них — что хочу, то и ворочу. Я какие-никакие продукты вез из своей деревни, так на станции заградотряд всё отобрал.

— А вы, чем отдавать, взяли бы и съели, — сказала Капа.

Она тоже сидела за столом, слушала, что мужчины говорят. И на Терентия поглядывала с легкой улыбкой. В ее светло-карих глазах озорство было, игра… а может, просто любопытство к жизни.

— Что ты несешь? — строго сказала дочери Таисия Петровна.

А Терентий усмехнулся:

— Да и надо было схарчить, всего-то один мешок. А я не догадался.

Он Капе подыгрывал. Очень ему нравилось, как она хохочет, запрокидывая кверху голову, и русые ее кудри, казалось, тоже смеялись.

Еще перед тем, как сели за стол, Терентий вручил ей хорошую книгу «Овод». Капа стала ее листать, а он сказал:

— Слушай, княжна Джахаваха…

— Джаваха! — поправила она.

— Пускай так. Ты граммофон послушать хочешь?

— Граммофон? — Капа вскинула на Терентия любопытствующий взгляд. — А у тебя есть?

— Откуда? У нас одна только музыка — дудки боцманов. А у моего брата есть. Он на Песочной живет.

Тут следует уточнить. Не было, конечно, у его двоюродного брата Сергея Елистратова никакого граммофона. Но уже полгода жил Сергей у одной вдовы, довольно еще молодой, хоть и старше его лет на десять, по имени Василиса Васильевна. Вот у нее, обладавшей крупным телосложением, хорошей работой в морской хлебопекарне и комнатой с отдельной кухней, был граммофон и несколько пластинок к нему. Этот редкостный предмет еще до германской войны привез из Петербурга муж Василисы, ныне покойный инженер из службы связи кронштадтского телеграфа.