Кровать с золотой ножкой - страница 14

Что касается Ноаса, он, похоже, был доволен. Обретение гувернантки ему представилось хорошим спектаклем и в то же время ловким маневром с его стороны. Судя по лукавым ухмылкам Ноаса, можно было заключить, что ему пришлось изрядно потрудиться, чтобы отыскать именно такую воспитательницу, как мадемуазель Клодня. А люди пусть себе болтают, дивятся и пожимают плечами.

Действительно, в Зунте не было дома, где бы длинно и пространно не обсуждались прибытие Мамзели, сс причудливая наружность, а заодно плюсы и минусы введенного Ноасом воспитания. В общем и целом дело было настолько необычным, даже вопиющим, что появление Леонтины на балу как-то само собой померкло. Теперь, когда по тому или иному поводу поминалось ее имя, в голосах редко прорезались нотки возмущения, чаще звучали удивление и зависть.

В привычный распорядок дома Вэягалов Мамзель внесла сумятицу. На первый план выдвинулась стихия, о существовании которой до той поры никто не догадывался, — язык. Поскольку по-латышски француженка совсем не говорила, а немецкий знала слабо, средством общения служила немыслимая мешанина наречий, дополняемая мимикой и жестами. Такого рода общение нередко приводило к недоразумениям и комичным несуразностям, которые не менее сложным и потешным образом приходилось выявлять и исправлять. Мамзель, преисполненная сознания своей воспитательной миссии, всякое действие сопровождала пространными комментариями. Ноас, особенно не прислушиваясь к речам Мамзели, говорил свое, мешая английский с испанским, изредка еще и вкрапливая слова из диалектов южноамериканских индейцев. Лишь старая Браковщица подчеркнуто держалась родного языка, но и она не говорила как прежде, обращенные к француженке слова почему-то выкрикивала громко и протяжно: «Мо-о-лочкоо моо-жете пить спокойноо, от негоо понооса не бы-вает!»

Хотя обязанности француженки недвусмысленно определяли ее положение в доме, первые две-три недели все к ней относились как к гостье — с особым вниманием, предупредительностью. Но затем в отношениях появилась натянутость. Ноасу наскучила игра, — голова забита кораблями, фрахтами, — и он все чаще смотрел на Мамзель как на пустое место. Леонтина же от души привязалась к новой учительнице, увлеклась ею; между ними завязалось нечто похожее на дружбу. Старая Браковщица временами дулась на Мамзель («Какой смысл от человека в доме, коли ему невозможно ничего втолковать!»), временами бывала ею довольна (когда вместе нюхали табак). Якаб Эрнест сохранял внешнюю учтивость при полном безразличии в душе. Эдуард радовался своим приумножавшимся знаниям языков и повторял про себя каждое слово Мамзели. И только Элизабета совершенно точно знала, что на дух не выносит Клодию. Хотя и не смогла бы объяснить почему. Иной раз раздражала самоуверенность француженки, иной раз выводили из себя перемены, с ее появлением нарушившие привычное течение жизни. Элизабета удивлялась, но снова и снова ловила себя на том же — с трудом скрываемой досаде. Вот и теперь: сказала ей по-немецки, а Клодия, несмотря на свой тяжеловесный мужской профиль, ответила что-то игриво-легкомысленное по-французски. Элизабета, нахмурившись, продолжала говорить по-немецки, добавив про себя по-латышски: «Не стану ж я ради тебя на пальцах объясняться!»

Казалось бы, тем самым судьба Мамзели в доме была решена, своенравная и деятельная Элизабета, надо думать, сумеет ее выжить. Но минула зима, прошло лето, а француженка все еще будоражила дом и семейство Вэягалов. Правда, не столь ощутимо, как прежде. Будучи женщиной неглупой, Клодия вовремя себя приструнила, избыточную энергию переключив на обязанности, никем особенно не оспариваемые, а именно — воспитание Леонтины.

В следующем году у берегов Ирландии затонул барк «Катрина», Якаб Эрнест повредился в уме, а Элизабета погрузилась в мрачную апатию, о чем уже рассказано. Изменившиеся обстоятельства не только отвели от француженки угрозу того, что ее услуги под необъятной крышей дома Вэягалов в какой-то момент могут оказаться ненужными, но и предоставили ей неограниченную свободу действий. В суматохе дел и неприятностей Ноас был только рад, что в доме есть человек, кому можно препоручить заботы о Леонтине. Точнее, это несколько смягчало угрызения совести из-за того, что он не способен уделить должного внимания воспитанию дочери.