Кровать с золотой ножкой - страница 8

— Не дури, брось это дело, — объявил Ноас цирюльнику, — настоящему мужику такие побрякушки лишь к заднице можно припечатать. Отродясь не знал, что такое лихорадка или колики в животе.

Год от года росло число кораблей у Ноаса. Иногда он их выгодно продавал и тут же строил новые. Всякое случалось: один парусник затонул у мыса Нордкап, другой распорол днище, сев на мель близ Борнхольма. Но подобные удары судьбы Ноас сносил спокойно, все корабли были застрахованы.

После того как Элизабета ему подарила дочь Леонтину, на свет появился и сын Эдуард. В дальних морях и океанах Ноас о жене и детях вспоминал с нежностью и тоской. Насколько вообще была ему доступна нежность и сколько времени хватало тосковать. Но что было, то было, на земном шаре не отыскалось места, откуда бы его не тянуло домой. И не нашлось постели, в которой бы смог позабыть свою Элизабету. Нет, пустое говорят, будто бы лишь половые железы в голове моряка образ жены делают желанным и пригожим. Ноас, к примеру, как-то в предместье Св. Павла в Гамбурге учинил дебош в одном из домов терпимости как раз в тот момент, когда, по общепринятому мнению, мозговой аппарат у мужчины как бы отключается, но именно в тот момент Ноас с пронзительной сердечной болью, с отчаянной страстью представил себе Элизабету и захрипел подстреленным оленем, а затем схватил с пола бутылку рейнского и грохнул ею в зеркальный потолок.

Август Вэягал, к тому времени покончив со скотным двором, принялся за постройку хором. И опять в Зунте никто не видал ничего подобного. А строились там многие — и строились широко, но как-то однообразно. По заведенному обычаю дома украшали островерхими башенками, на шпилях поскрипывали флюгера, веранды с неизменным тюлем и цветными стеклами глядели на юг, по торцам и на задах лепились флигеля, балконы и мезонины. Дом получился просторным, хорошо спланированным, удобным для жилья, а крыт был красной черепицей. Простотой Август добился того, чего другие не смогли добиться вычурностью, — от дома веяло таинственностью. Примерно такое же впечатление таинственности создают ничем не примечательные сами по себе кубы, ромбы, треугольники, из котсрых циркач-фокусник извлекает куда более крупные штуковины. Единственным украшением дома служили четыре колонны по фасаду и уходящий под крышу фронтон. Лишь очутившись в коридоре, вы обнаруживали то, чего не заметили снаружи: на самом деле под одною крышей было два дома. Справа от входа на верхнем и нижнем этажах размещались комнаты семьи Ноаса, слева — половина Августа и старой Браковщицы.

Лет десять жизнь под черепичной крышей текла привычно и размеренно. В те месяцы, когда появлялся Ноас, два дома жили обособленной жизнью, почти не соприкасаясь. Как только Ноас уплывал, границ как не бывало. Обедали за одним столом в половине старой Браковщицы, дети носились по всем комнатам.

Мать торопила Августа скорей женой обзаводиться, а он только посмеивался: «Помилуй, три хозяйки под одной крышей, где ж это видано!»

Не дождавшись свадьбы сына, Браковщица померла на своем сундуке. На том месте, где она упала, Август по родовому обычаю Вэягалов вогнал в половицу гвоздь. В гроб ей положили монеты, гребень и горсть хмеля. До полуночи провожане чинно поминали усопшую, а затем развеселились, как на свадьбе. Между плясками и песнями захмелевшие гости допрашивали Августа, как он дальше жить собирается, всем было ясно, без хозяйки в таком доме не обойтись. Кому-то случилось видеть Августа с бутылкой вина и цветами у Эммы Микельсон. Другой всполошил народ известием, будто Август посватался к Линде Карусеп, девчушке, бедрами еще не окрепшей, лишь на прошлой пасхе принявшей первое причастие. Но все оказалось вздором. После похорон жизнь в доме потекла по-старому, если не считать небольших перемен. Во второй половине года Август нанял еще одну работницу, а прежней, Антонии, вручил ключи от хозяйства. В дальнейшем Антония делала примерно то же, чем до сих пор занималась старая Браковщица. И жить перебралась в ее каморку.

Желтоволосые детишки быстро подрастали. В один прекрасный день Элизабета обнаружила, что Якаб Эрнест не желает с нею мыться в бане. Чтобы держать мальчишек в узде, Элизабета научилась говорить строго и властно, быть суровой и неуступчивой. И тут попыталась прикрикнуть, но, приглядевшись повнимательней к Якабу Эрнесту, сама смутилась не меньше сына. В глазах его она впервые разглядела нечто такое, чего прежде не замечала и что, подобно хлесткой оплеухе, заставило ее вспомнить о своей наготе. И что удивительно: вызванные этим открытием чувства были скорее женские, чем материнские. С трепетом сердца, чуть дыша, смотрела она на сына, всем существом своим угадывая исходившие от него смятение, стыд, напряженность. И все же не смогла себя заставить отвести глаза. Должно быть, возраст такой подошел, пора бы отдалить от себя первенца, любимого ею больше остальных, а получалось наоборот: он вдруг показался ей ближе, роднее, таким родным и близким, как будто их ничто не разделяло. Сомнения, стыд и удивление — все, решительно все в любовь обратилось. Как и тогда — когда зачала Якаба Эрнеста.