Кровавая роза - страница 33

стр.

Зефирина выпалила все это со столь характерной для нее дерзостью и, не поклонившись, направилась к двери.

В два прыжка дон Рамон преградил ей путь. Зефирина невольно вздрогнула. Мрачный идальго позвонил в гонг. Появился заспанный солдат.

– На контрольных постах никого нет, что произошло? – сурово спросил дон Рамон.

– Была смена, сеньор, – жалобно пробормотал стражник.

– Позже мы поговорим об этом с Эррерой. Пажа для сеньоры, – приказал дон Рамон.

Затем, обернувшись к Зефирине, он как-то странно прошептал:

– Доброй ночи, сударыня. Вы заблуждаетесь, вы приобрели этой ночью могущественного союзника, и, возможно, не того, о ком думаете…

С этими загадочными словами дон Рамон передал Зефирину под охрану пажа с факелом, а затем тяжелым взглядом долго провожал тонкую фигурку молодой женщины в пышных юбках, которая постепенно исчезла в темных коридорах Алькасара.

ГЛАВА XII

ВСЕМИРНАЯ МОНАРХИЯ

Когда Зефирина скрылась из вида, дон Рамон вернулся в будуар, прошел в кабинет императора и, наклонившись над столом, по-отечески пощупал теперь уже прохладный лоб Карла V, отер с уголков его губ остатки розоватой пены и проверил пульс. Успокоенный и уверенный в том, что после кризиса император, как обычно, проспит до утра, словно новорожденный, он взял с черного стола шкатулку кованого железа. Ключ торчал в скважине. Не колеблясь, дон Рамон повернул его. Шкатулка была наполнена запечатанными пергаментными свитками, перевязанными красными, синими и желтыми лентами.

Каждый цвет имел свое значение. Дона Рамона интересовали только свитки с красной печатью. Не вскрывая их, он проглядывал первые слова каждого пергамента и те, что его не интересовали, складывал обратно в шкатулку. Наконец, в руках у него остался один свиток.

При дрожащем пламени свечи он прочел начало: «Летр де каше»[40].

«Узник Фульвио Карло Массимо Корнелио Бенвенуто, бывший князь Фарнелло, бывший сеньор Селинота и де Седжеста, граф Сиракузский, барон Агридженте и Илла, герцог обеих Сицилий, маркиз де Салестра лишается всех своих титулов, земель и владений. Узник будет каз…»

Рамон не мог прочесть дальше, не сломав печать. Он положил пергамент на видное место на стол, закрыл шкатулку на ключ, вынул его из скважины и в задумчивости сел в кресло.

Пробило шесть, и солнце стояло уже довольно высоко, когда один из офицеров приподнял портьеру императорского кабинета.

Видимо, дон Рамон задремал. Он встал и передал капитану шкатулку, содержащую последние распоряжения Карла V. Их предстояло отправить министрам в Толедо, у которых имелся дубликат ключа. Офицер поклонился и вышел, не заметив спящего императора.

Дон Рамон потянулся, удостоверившись, что все это время Карл спал, и пошел в будуар приготовить какао.

Когда дон Рамон вернулся в кабинет, Карл V сидел в кресле, недавно оставленном его наперсником.

Совсем, видимо, оправившись, император читал свою любимую книгу: «Caballero determinado»[41] Оливье де ла Марша.

Этот рыцарский роман, главным героем которого был его предок Карл Смелый, всегда благотворно действовал на больного после припадка.

Дон Рамон безмолвно приподнял портьеру, пропуская отца приора Диего, духовника Карла.

Император опустился на колени. Помолившись в течение нескольких минут, он, как обычно по утрам, исповедовался на ухо священнику, затем причастился.

Едва капеллан ушел, дон Рамон хлопнул в ладоши, и, словно в хорошо отрепетированном балете, появился, неся в руках тазик и чистое белье, лакей-цирюльник, фламандец Матиас из Брюгге.

Во время путешествия император с удовольствием освободился от утомительных придворных церемоний, происходивших в Толедо. Он вновь углубился в чтение, а в это время Матиас, раздев своего государя, протер его белое, костлявое, но хорошо сложенное тело и превосходные нога уксусом, помассировал лоб и затылок, протянул ему чистую рубашку с гофрированным воротником, побрил его и подстриг, натянул чулки, штаны с буфами, бархатный колет и, в завершение, повесил на шею цепь с орденом Золотого Руна.

– Да благословит тебя Господь, мой славный Матиас! – произнес с улыбкой Карл, который в узком кругу своих приближенных почти не заикался.