Круглый год с литературой. Квартал первый - страница 13
– с надрывом. – Но руководство партии и страны нашло, что свой недюжинный талант литератора Юрий Петрович особенно ярко может раскрыть на посту главного редактора «Литературной газеты».
Воронов говорит коротко и очень тихо. Просит всех оставаться на своих местах. Свидетельствует, что знает, какой сильный коллектив сотрудников сумел собрать в газете Александр Борисович Чаковский.
А Чаковский продолжает всхлипывать. Ему тяжело расставаться с газетой, которая стала его жизнью. Но солдат партии должен во всём подчиняться её решениям. И он, Чаковский, благодарит коллектив…
– Который не обойдёт своим вниманием многолетнего редактора и будет приглашать его на все наиболее важные и ответственные мероприятия, – заканчивает за Чаковского Медведев.
Всё! Финита ля комедиа!
Нет, оказалось, что не финита! Воронов на следующий день на работу не вышел. Его, как выяснилось, привозили из больничной палаты, чтобы показать нам и увезти назад.
Наверное, не знал Медведев, что Юрий Петрович Воронов болен неизлечимо. Самое большое, насколько его хватало в газете, – несколько месяцев. Потом он ложился в больницу, потом снова появлялся на работе на пару-другую недель. Потом слёг надолго. Он всё реже и реже выходил из больницы. И в конце концов, из неё не вышел. Умер 4 января 1993 года, не дожив 9 дней до 64 лет (родился 13 января 1929 года).
Михаила Николаевич Лонгинова (ударение на «и»), умершего 4 января 1875 года, а родившегося 14 ноября 1823-го, можно было бы охарактеризовать известной шуткой о советском карьеристе-коммунисте: колебался вместе с линией партии. Михаил Николаевич, естественно, в Компартии не состоял, зато примыкал по мере необходимости к разным партиям общественного движения России второй половины XIX века и чуть раньше. Так в конце сороковых его считали своим Некрасов, Дружинин, Тургенев, Панаев, – все, кто группировался тогда вокруг журнала «Современник», но в конце пятидесятых Лонгинов отойдёт от журнала и станет крушить Чернышевского и Добролюбова в своей статье «Белинский и его лжеученики». В начале правления Александра II был яростным сторонником его реформ, метал громы и молнии в адрес тех, кто желал укоротить развязавшиеся языки и призывал к ужесточению цензуры. А когда напуганный Польским восстанием, ростом общественного недовольства и покушением на его жизнь Каракозовым, император резко изменил свою политику в сторону ужесточения, Лонгинов оказался на посту главного цензора России – начальника Главного управления по делам печати. На этой должности он был так свиреп и фанатично нетерпим к инакомыслию, что стал притчей во языцах: кто только ни поминал его, ни издевался над ним – и его современники, и его потомки.
Как будущие его законодательные потомки, он собирался запретить дарвинизм как учение, собирался наложить запрет на русский перевод книги Дарвина «Происхождение видов». Что вызвало к жизни весьма язвительную эпиграмму Алексея Константиновича Толстого «Послание М.Н. Лонгвинову о дарвинисме»:
Ехидный Алексей Толстой обыгрывал в своей эпиграмме ещё и всем в то время известную нетрадиционную ориентацию Лонгвинова.
Надо сказать, что Лонгвинов отличался отменной работоспособностью и немалой учёностью.
Особенно проявился Лонгвинов как библиограф, разыскавший и опубликовавший многие неизвестным материалы к биографиям Новикова и Княжнина. Он оставил исследование по истории русского масонства, занимался активным розыском неизданных материалов Пушкина. Составленный им сборник этих материалов до сих пор остаётся в рукописи.
Кроме того, Лонгвинову принадлежат труды на историческую тему – о правлении Екатерины II, о княжне Таракановой. Интересовали его такие фигуры, как Абрам Петрович Ганнибал и Иван Михайлович Долгорукий.
Он оставил воспоминания о Гоголе, который был его домашним учителем, и о Лермонтове, с которым дружил.
Но подлинную прижизненную славу Лонгинову составили его срамные стихи, которые ходили в списках и были напечатаны за границей в Карлсруэ «неизвестным доброжелателем» как раз когда Лонгвинов находился на цензорском посту.