Крушение Агатона. Грендель - страница 27

Видите, с чем мне приходится бороться.

Верхогляд вовсю работает. Помоги ему бог. Так выполняют свою работу солдаты, умирая за свободу (с обеих сторон) на равнине Стениклер вдоль всего побережья. По поводу чумы мне не удалось узнать ничего нового, ни обычным, ни окольным путем.

К несчастью, прошлой ночью тюремщик не стал загораживать дверной проем досками, так что внук Ионы если и собирался прийти, то не смог, потому что негде было спрятаться. Я сидел у двери, кутаясь в одеяло, и искоса поглядывал на призрачно блестевший снег, пытаясь уловить какой-нибудь признак жизни, какой-нибудь знак, что мальчик, по крайней мере, где-то там, выжидает удобный момент. Дрова в очаге уютно потрескивали, а голова моя была полна мыслей об Ионе, Туке, о моих несчастных детях, о бедном Кононе, друге моей юности. Считая часы, я смотрел на рассыпанные по небу неестественно яркие и отчетливые звезды, которые незаметно двигались над моей головой, и странным образом звезды впутывались и переплетались с моими воспоминаниями о людях. Я издеваюсь над астрологами и извожу тюремщика трюками этих великих обманщиков, но я знаю, что сам я тоже в своем роде обманщик в том, что касается Судьбы. Я шут, который притворяется, что испытывает то, что испытывает на самом деле: я пародирую и передразниваю свою собственную натуру в тщетной попытке прояснить ее сущность, но ничего не могу понять, несмотря на свою прекрасную репутацию. Я важно расхаживаю, изрекаю напыщенные фразы, хихикаю и насмехаюсь над действительностью, сопровождая это непристойными жестами, как некий актер, который пытается исторгнуть из рядов безмолвных зрителей хоть что-нибудь: смех, град камней, — но звезды остаются равнодушными, бесстрастно продлевая — может быть, даже умышленно (как слушатели добровольно дают время актеру) — промежуток моего существования. Временами, когда я, смиренно-послушный, украдкой косо поглядываю на них, меня переполняет суеверный страх, что звезды знают о заговоре и, возможно, контролируют его. Или что, в любом случае, Некто или Нечто знает о заговоре. Чем еще можно объяснить те «впечатления», которые время от времени накатывают на меня, — ясное представление отдаленных событий, событий будущего, которые к тому же почти никогда не интересны мне самому? Нет, точно: я обладаю непомерной интуицией, чувством смертельной неизбежности как по отношению к себе, так и касательно мира. Голый череп под маской Зевса.

Мне случалось испытывать это чувство, наблюдая за своим сыном Клеоном. Я смотрел, как он играет в песке, искусно строя и населяя города, строя домики из придорожных камешков или разговаривая с воображаемыми друзьями под низко нависающими ветками позади загона для скота. Во всем, что он делал, была мягкость, настойчивая вера в доброту вещей, которая, сталкиваясь с грубой действительностью, неизбежно сделала его тем, кто он есть. Когда он в детстве уставал и дела шли не так, как ему хотелось, — какая-нибудь игра прерывалась приказанием отправляться в постель или когда его планы расстраивались из-за непокорства вещей (упрямый пони, камешки, которые упорно отказывались складываться в стену), — тогда мягкость уступала место пугающей ярости, детскому, но ужасному нигилизму, наполнявшему меня страхом. Перемена, происходившая с ним в такие моменты, ставила его будущее, как мне казалось, в зависимость от слепого случая: удачный набор случайностей — и он вырастет лучшим из людей; что-то не так — и он может стать наихудшим. Я полностью доверял этой доктрине случайности выбора, но, несмотря на всю свою уверенность, я то и дело обнаруживал, что стремлюсь проникнуть в его будущее, предвидеть его и управлять им. Дело в том, что я мельком улавливал какие-то картины, которые, казалось, отрицали, нет, сокрушали мою доктрину, бывали моменты, когда я чувствовал глубокую эмоциональную убежденность — противоречащую, однако, логике и здравому смыслу, — что я нахожусь в преддверии чего-то, что я внезапно оказался лицом к лицу с чем-то более реальным, чем все остальное, — моменты высшего, как мне представлялось, знания, которое обрушивалось на меня, незыблемое, как власть родителей, царя или оракула, — знание неожиданное и окончательное, как раскалывающий землю и создающий реки удар звездчатого копыта Пегаса;