Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева - страница 11

— Ну хорошо, — заключает он и прощается.

Восточные мудрецы правы: начальство не страшно.

Страшно, если оно тебя заметит.

Через несколько дней меня приглашают к Горбачеву. Старая площадь. Центральный Комитет КПСС. Подъезд № 6, восьмой этаж. Ждать мне не пришлось, и я захожу в небольшой кабинет секретаря ЦК с низкими потолками, жалюзи на окнах, каким-то невкусным искусственным воздухом. Запах синтетики пронизывает все помещение.

Навстречу мне поднимается человек среднего роста, с благообразным лицом, полными губами, карими, с каким-то внутренним блеском глазами. Однако от шевелюры, видимо некогда пышной, остался седоватый венчик, обнажилось несколько багровых родимых пятен, брызнутых на лоб и стекающих к бровям. Больше ничего примечательного в его внешности не запомнилось.

Впрочем, кое-что еще осталось в памяти. Одет он с претензией на шик. Коричневых тонов костюм, сшитый хорошим мастером, импортная и, видимо, весьма дорогая кремовая сорочка, в тон коричневые галстук и полуботинки. Впечатление, что все сшито только вчера и еще не успело помяться.

Он протягивает, как награду, мягкую и безвольную руку, обходит меня.

— Мы, кажется… — начинает Горбачев, но я продолжаю:

— Не встречались, — снимая его сомнение.

Присаживаемся в кресла. Разговор носит общий характер, касающийся вопросов сельского хозяйства. Затем, как уже решенное, Михаил Сергеевич обсуждает, что он ждет от меня, какие вопросы надо вести. Я молчу, не зная, то ли Афанасьев сломался и дал согласие, то ли спрашивать его, а равно и меня просто не собираются. Во всяком случае, хочу зафиксировать некоторые свои желания. Я говорю, что по совместительству преподаю на Высших экономических курсах при Госплане и не хотел бы этого бросать, да и в издательстве у меня готовится книга, в работе ряд статей.

— Это хорошо, — соглашается он.  — Это будет помогать делу.

Знал бы я тогда, что этого одобрения хватит всего на месяц и потом его ревнивые чувства никогда не позволят мне писать и тем более вести преподавательскую работу. Впрочем совместительство категорически не одобрялось в ЦК. Считалось, что все силы должны быть отданы одному делу, одной страсти.

Я уходил обескураженный, так и не дав согласия на работу. Вечером Афанасьев стеснительно сказал, что на него надавили, а утром на редколлегии произнес пламенную речь, что «Правду» растаскивают и что все это он так оставить не может. Но к кому он собирается апеллировать, уже не говорил. Во всяком случае, с Зимяниным он, видимо, советовался, но многоопытный Михаил Васильевич рекомендовал ему «не задираться» и понять, что кадрами делится не только «Правда», но и в «Правду» направляют людей, поработавших в ЦК.

Так завершился период моей работы в газете. Я всегда жалел об этом и надеялся, что когда-то положение изменится и я смогу вернуться в журналистику, причем вернуться в любом качестве, ибо творческую обстановку в «Правде» нельзя было сравнить ни с какой иной работой. Впереди открывалось нечто неизвестное.

Но ни тогда, ни позже не думал, что будет так трудно жить в новой для меня среде со своими традиционными правилами, которые нарушать было невозможно. Единственное, что я осознавал в полном объеме, так это то, что впереди будут бури и бешеная борьба. Об этом свидетельствовала сама обстановка, та атмосфера недовольства, которая сгустилась в обществе, и очевидно, что гроза должна была сопровождаться дождем, если не ливнем. Можно ли будет уцелеть и с пользой для дела работать в этом потоке страстей?

…Проходит день, и наступает ночь. И мои мысли вертятся вокруг волшебных сновидений. Мне кажется, что это все сон и я скоро проснусь в своей постели дома и ужаснусь привидевшемуся кошмару. Я даже пытаюсь потрогать стену и железную стойку нар. Но нет никакого волшебства, как нет и преступления. Я лежу с открытыми невидящими глазами, а события мелькают в памяти, как кадры фильма.

…В мае 1981 года я начал ходить на новое место работы к девяти утра, а чаще и раньше. Поднимаюсь на восьмой этаж в маленькую с затхлым воздухом комнату, от пола до потолка обклеенную синтетикой. В эти теплые майские дни кондиционер гонит тяжелый воздух, как будто сотни людей уже дышали им и вот, наконец, кое-что досталось и мне. Я открываю четвертинку окна, хотя это и не рекомендуется, и берусь за бумаги. Надо влезть в детали сельскохозяйственного производства, в то, что мной порядочно подзабыто, поскольку я занимался вопросами экономики и политики, довольно удаленными от собственно сельскохозяйственного производства.