Крутая Бамбина (СИ) - страница 26

Море эмоций сменили одна другую. Злость, что он вошел не постучавшись, сожаление… Хотелось узнать, как он далеко зашел бы, и снова злость: да как он смел?! Неужели он думает, что я так доступна?! Боже, я генерального побила!

Взгляд такой… Уволит прямо сейчас. Нет, убьет.

— Что ты делал… в моей комнате? — пролепетала я, краснея не то от стыда, не то от злости.

Странный вопрос. Ясный перец, лапал!

Миша медленно выпрямился. Такой начищенный, ухоженный, красивый, но взгляд… Уже не злится?

— Ты на работе, — заявил он. — А наблюдаемый объект не в состоянии разбудить свою охрану.

— Ты залез ко мне под одеяло! — вырвалось из меня.

— Я у тебя был однажды под одеялом, и тебя это, помнится, не смущало.

Михаил дьявольски улыбнулся. Я не выдержала и вслух сказала:

— Вот нахал!

— Два рабочих часа вычтено из твоей зарплаты. Через две минуты жду на завтрак.

Высоковский вышел из комнаты, а я упала на постель. Он — черт, можно даже не сомневаться! Все ему с гуся вода! Сам целуется, а теперь штрафует!

— Минута прошла, — услышала я и сразу вскочила и стала переодеваться, как сумасшедшая. Бегом я пронеслась в ванную комнату, там умылась, как метеор. Войдя на кухню, я поймала хитрый взгляд Высоковского. Он смотрел на меня бесцеремонно. Я сразу вспомнила, что забыла расчесаться, и разозлилась:

— Что еще?!

— Доброе утро.

Он словно издевался. В каком месте оно доброе?!

— Вычитаю еще один час, — продолжил Михаил, взглянув на часы. — Ты опоздала. Присаживайся.

Да пусть хоть всю зарплату себе забирает, жмот! Сноб противный!

Я взглянула на кофе и салат. В голове пронеслось: это весь мой завтрак?! Он собирается меня все время травой кормить? Не-ет, ему запрещено женщину заводить, пусть козу себе в охрану нанимает. Хотя салат был потрясающим. Не знаю, из чего Миша его делал, но в нем были такие приправы с кусочками омлета, м-м-м… Я не заметила, как проглотила все. Но этого все равно было безумно мало. Понятия не имею, как он такими кукольными порциями наедается. Или он только меня недокармливает?

— Сейчас тебя твой журналист повезет на тренировку, — сказал он. — Перед тренировкой не наедаются, — добавил Михаил, допивая свой кофе.

Я снова покраснела от злости. Да что же я так выдаю себя?! И тут до меня дошли его слова.

— Тренировка? Я на больничном!

— Нет, ты моя охрана и должна тренироваться, — Михаил поднялся, собрал посуду со стола и положил в раковину. — Я скажу Натали, чтобы медитации больше внимания уделила, а то ты совсем необузданная. Посуду пусть Гущин помоет. Сама к раковине не подходи.

Михаил вышел из кухни. Я пошла следом за ним, но он даже не обернулся, словно меня не было. Только когда он открыл входную дверь и увидел за ней Гущина, который, видимо, меня уже ждал, Михаил резко обернулся и крепко поцеловал меня в губы.

— Веди себя хорошо, — сказал Миша.

Он так мягко улыбнулся, что хотелось его по башке треснуть, чтобы перестал притворяться.

Гущин начал заикаться:

— А… а… а… ты еще не готова, — заметил он.

Действительно, я до сих пор была в футболке и джинсах. Вбежав в свою комнату, я быстро нашла свитер и остановилась. У меня нет верхней одежды! Мое прекрасное новое пальто было безвозвратно испорчено.

— Мне не в чем ехать, — сказала Гущину я.

На что он спокойно снял с полки спортивный пуховик Михаила и дал его мне:

— Наряжайся, любимая. С него не убудет.

Подумав, я решила, что уж лучше нарядиться в куртку генерального, чем не явиться на тренировку. Прихватив пакет со сменной одеждой, мы вышли из дома.

В машине мне Гущин промывал мозги, что я веду себя неправильно со своим начальником:

— Вик, ты соображаешь? Что ты натворила вчера?

— А что? — не поняла я. — Спасла его и получила уродство на лице?

— Нет, там была твоя обязанность, — отмахнулся Сергей. — Но ты с ним разговариваешь в таком тоне, будто он — горничная у тебя на побегушках.

— Да неправда! — возразила я.

— И причем, ревнивая, — продолжал Гущин. — Что это было: «Нет сердца»?

Я икнула. Мне действительно нечем крыть. Хотя…

— Так его и правда нет! Он заставил меня работать!

— А ты к нему не нанималась!

— Я болею! У меня глаз не видит! А он — глыба бессердечная… — продолжала жаловаться я.