Крутая волна - страница 26

«Пожалуй, пять или шесть наших Миассов улеглось бы в нее», — прикинул Гордейка.

Они подошли к пристани. Там стоял пароход, он как раз отправлялся в Кронштадт, но кто‑то сказал, что туда теперь пускают только по особым разрешениям, и дядя Петр побежал куда‑то хлопотать пропуска. Едва он ушел, стоявшие на пристани люди повалили на пароход. Те, что побойчее, протиснулись вперед, затем ушли и более смирные, пристань опустела. Над трубой парохода что‑то засипело, потом кашлянуло, и вдруг прорвался сначала тонкий пронзительный свист, постепенно он густел и вот уже ревел совсем басовито, как дьякон Серафим.

Когда прибежал дядя Петр, пароход уже отошел. Выяснилось, что никакого разрешения на въезд в Кронштадт им не требовалось. Петр уже приобрел билеты, и вот теперь они пропали, потому что это был последний пароход, и в Кронштадт они смогут попасть только завтра.

— Ночуем у Михайлы, знакомый тут у меня есть на Васильевском острове. Это недалеко.

Однако они шли еще долго. Гордейка совсем устал и еле волочил ноги. Потом они бесконечно долго поднимались по крутой каменной лестнице, забрались под самую крышу, и там Петр, посветив спичкой, нашел железное ушко и повернул его несколько раз. За дверью что‑то дзынькнуло, прошаркали шаги.

— Кто там?

— Это я. Петро.

Звякнула задвижка, дверь открылась, и Петр шагнул в тускло освещенный коридор. Гордейка робко топтался у двери.

— С тобой еще кто‑то?

— Племянник. Проходи, Гордей.

Коридор был длинный, по обеим сторонам его — множество разноцветных дверей. Они завернули в ближайшую.

Михайло был чем‑то похож на Федора Паш- нина, от него тоже пахло железом, а может быть, так пахло в комнате, потому что кроме железной кровати и стола в углу еще стоял верстак с тисками, в которые был почему‑то зажат рашпиль.

— А где Варвара? — спросил Петр.

— Она сегодня в Ночь работает. Теперь, брат, строгости — война. Что в деревне? Как относятся к войне крестьяне?

— Да ведь я всего день и пробыл при войне- то. Пять возрастов сразу берут, — Цезаря видел?.

— Нет, но письмо от него имею.

— Я дядю Цезаря знаю, — сказал Гордейка.

— Вот как? — удивился Михайлов. — Ну и что же?

— Хороший дяденька. Только тошшой больно.

— М — да, — промычал Михайло. — Тошшой, говоришь? Это верно. Лечиться бы ему надо, на воды поехать. Да куда уж теперь!

Между тем дядя Петр расстегнул штаны, распорол ошкур и достал из него какую‑то бумагу, Михайло долго читал ее, потом, хлопнув себя по колену, радостно воскликнул:

— Молодцы! Ей — богу, молодцы! Значит, Урал действует. Хорошо, очень хорошо! — И внезапно спросил Гордейку: — Ну а ты зачем пожаловал?

Гордейка растерялся от неожиданности и прямоты вопроса и только хлопал глазами.

— В школу думаю определить, в юнги, — пояснил Петр.

— В школу так в школу, — согласился Михайло. — А тебе, Петр, придется оттуда уйти.

— Это почему же?

— Попросись на действующий флот, желательно на большой корабль. Там ты сейчас нужнее. Юнги есть юнги, пацаны еще. А нам нужно работать серьезно. Очень серьезно! И йотом, твой патриотический порыв служить на действующем флоте, надо полагать, будет оценен начальством по достоинству. Это тоже немаловажно. Понимаешь?

— Чего тут не понять? Надо, значит, надо.

— Вот и хорошо. А теперь давайте пить чай. — Михайло взял зеленый эмалированный чайник и вышел.

— А как же я? — спросил Гордейка.

— Тебя‑то я устрою, — вздохнул дядя Петр. — А мне придется уходить. Служба, брат.

Гордейка понял только одно: Михайло имеет над Петром какую‑то власть и это по его хотению дядя собирается уходить из школы юнг. И Гордейка сразу проникся к Михайле неприязнью. Когда за чаем Михайло спросил его, понравился ли ему Петроград, Гордейка мрачно ответил.

— Нет.

— Почему?

— Толкаются все.

Михайло расхохотался, и это еще более обидело Гордейку.

Утром он попрощался с Михайлой равнодушно и холодно, а когда вышли на улицу, сказал дяде:

— Ты с ним не дружись.

— Почему? — удивился Петр.

— Так.

— А все‑таки?

— Он тобой помыкает, а ты слушаешься.

— Дисциплина, брат! Ты к ней тоже привыкай.

На этот раз они благополучно сели на пароход, вскоре он отчалил, и Гордейка забыл не только о Михайле, а, кажется, обо всем на свете. Он перебегал с борта на борт и не успевал как следует разглядеть все, мимо чего они проплывали: одетые в гранит берега, высокие дома, стоявшие у пристаней пароходы, густо дымящие трубы заводов.