Крутая волна - страница 34
В кочегарке же, как всегда, выла вентиляция, грохотало в топках пламя, звякал через равные промежутки времени звонок топочного уравнителя. И после каждого звонка матрос Заикин распахивал топку и бросал в ее жаркую пасть уголь.
Кочегарка не видит, что делается наверху, но напряжение стрельбы передалось и сюда: оно и в четких движениях рук, работающих лопатами, и в пристальных взглядах, брошенных на водомерное стекло, и в той же напряженности каждого нерва.
У наводчика матроса Шумова нервы натянуты до предела. Сейчас они скрестились в двух тонких нитях, разделяющих поле придела на четыре равные части. Плотно сжав губы, Шумов уперся правым глазом в резиновый ободок прицела. Перекрестие нитей лежит точно у основания сосны. Такие же сосны стоят в бору у заимки, за рекой Миасс, и память неудержимо влечет туда, в далекую деревню Шумовку, где все до боли знакомо и дорого. Но Гордей отгоняет воспоминания и старается сосредоточиться только на этой сосне, в которую должен попасть снаряд. Попадет ли? Его бросит туда немыслимая сила взрыва пороховых газов, выплюнет из узкого горла ствола и пошлет к той одинокой сосне. Но прежде чем снаряд долетит до сосны, его будет сбивать с пути и сила земного тяготения, и сопротивление воздуха, и собственное вращение.
Должно быть, корабль качнуло, перекрестие нитей поползло вправо, но Шумов точным движением руки повернул маховичок горизонтальной наводки, и перекрестие опять вернулось к основанию сосны.
Унтер — офицер Карев, заметивший это движение маховичка, погрозил в затылок Шумову кулаком. «Подведет, сосунок!»
Но не подвел Шумов! Цель была захвачена в вилку с первой очереди, а с третьей орудие перешло на поражение на одном прицеле, и сосна, скошенная снарядом, свалилась в море.
Барон потребовал матроса Шумова на мостик и, когда тот явился, спросил:
— У кого учился в школе юнг?
— В роте мичмана Ядука, указателем был унтер — офицер Зимин.
— Не знаю таких, — разочарованно сказал барон. Он сам начинал службу артиллеристом и надеялся, что Шумов назовет кого‑нибудь из знакомых.
— Кроме того, занимался у капитана второго ранга Унковского.
— Унковского? — обрадовался барон. — Как же, знаю, отличный артиллерист. Но, насколько мне известно, он ведет класс в учебном отряде, а не в школе юнг.
— Так точно.
— А как ты туда попал?
— Я, вашскородь, охотником туда по вечерам ходил. С их разрешения.
— Вот как? Что же, у тебя особое пристрастие к артиллерии было?
— Так точно, интересуюсь. Я к этому делу шибко дотошный, вашскородь.
Ободренный успехом, еще не остывший после напряжения стрельбы, немного оглохший и потому отвечавший громко, Гордей произвел на барона впечатление бодрого и находчивого матроса.
— Ну а вон в тот буй попасть можешь? — Осинский подвел Гордея к обвесу и указал на черневший кабельтовых в восьми буй.
— Попробую, если разрешите, вашскородь.
— Разрешаю. Но смотри: если не попадешь с шести раз, буду считать первый успех случайностью.
Шумов побежал вниз, а Колчанов и штурман, обменявшись взглядами, недоуменно пожали пле чами. Стрелять в буй, обозначающий фарватер! А вдруг Шумов попадет? Пустотелый буй, наполнившись водой, притонет, а потом какой‑нибудь корабль, сойдя с фарватера, сядет на мель или напорется на собственное же минное поле.
Если офицеры отчетливо представляли возможные последствия глупого решения барона, то матрос Шумов даже и не подозревал об этом.
Он попал в буй с четвертого выстрела.
— Молодец! Ей — богу, в нем есть не только приверженность к делу, а и талант, — сказал оарон Колчанову. — Как он служит?
— Выше всякой похвалы, — сообщил Колчанов. Он и в самом деле к Шумову не имел никаких претензий по службе, а тут еще матрос так выручил его после неудачной стрельбы первых орудий. И Колчанову захотелось подчеркнуть, что в этом успехе есть и его личная заслуга.
— Я с первого дня держу его под своим наблюдением. Не далее как вчера у нас с ним состоялся любопытный разговор…
И Колчанов почти дословно передал ночной разговор с Шумовым, однако не только утаил свои наблюдения об иронических интонациях, но даже, наоборот, подчеркнул, что при произнесении имени государя императора, голос у матроса дрожал от благородного волнения, а руки невольно вытягивались по швам.