Крутая волна - страница 39
Гордей расшнуровал левый ботинок, снял его, поднял стельку и вытянул сверток. Развернув его, он долго не мог ничего разглядеть в темноте, подвинулся к падавшему из окна свету и прочел: «К организованным матросам и солдатам». Дальше было напечатано мелким шрифтом, он поднес листок ближе к глазам, но в это время в доме звякнула щеколда, в сенях послышались шаги, кто‑то споткнулся и выругался:
— А, черт, темнотища!
Гордей, подхватив ботинок, снова метнулся под арку и прижался к ее холодной выгнутой стене. Он так и не успел надеть ботинок, держал его в руке, когда мимо него, тяжело топая сапогами, под гулкой аркой торопливо прошел человек. На улице его шаги стали глуше и вскоре стихли. Гордей сунул сверток под стельку, натянул ботинок, зашнуровал его и неторопливо вышел из‑под арки на улицу. И тут же лицом к лицу столкнулся с Поликарповым.
— Опять ты? — удивился офицер.
— Так точно, вашскородь! Виноват.
— Проводил свою красавицу? — мягко спросил Поликарпов. — А у тебя, Шумов, губа не Дура.
Он пошел рядом с Гордеем и, заглядывая ему в лицо, говорил:
— Выходит, мы с тобой на одном курсе маневрируем. Моя приятельница тоже на этой улице живет. Вы давно знакомы?
— Всего второй раз вижу. В парке познакомились, — соврал Гордей.
Они вышли на площадь, толпа подхватила их и понесла к гавани. Поликарпов двигался в этой толпе быстро и гибко, как ящерица, тонкий голосок его звучал все более таинственно:
— Давай, Шумов, и мы с тобой станем прия телями, Я, знаешь ли, хотя и офицерского звания, а человек простой.
Гордей вспомнил предупреждение Заикина и насторожился: «Уж не выследил ли он, как я читал?»
А Поликарпов все сЫпал и сыпал словами, речь его была похожа на нудный осенний дождь, хотелось даже куда‑нибудь укрыться от нее.
— Война, как ничто другое, сближает людей, все мы одинаковы перед лицом смерти, она не признает ни чинов, ни званий. И время сейчас такое, что кастовые различия между людьми стираются, грядут новые дни и новые порядки, утверждающие всеобщее равенство и братство.
«Ишь заманивает!» — подумал Гордей, а вслух сказал:
— Я, вашскородь, ничего этого не понимаю. Мне бы германца поскорее отвоевать да и домой в деревню.
Поликарпов умолк, потом опять вкрадчиво сказал:
— Однако, пока ты здесь, можешь на меня рассчитывать. Если что надо, обращайся без стеснения.
— Лестно мне это, вашскородь, — тихо поблагодарил Гордей, стараясь придать голосу как можно больше искренности. — Только зачем вас беспокоить?
— Что ты? Какое беспокойство? Всегда буду рад.
Они подошли к трапу, и Гордей пропустил офицера вперед. Сдав увольнительный жетон, Гордей пошел в кубрик. Возле второй трубы его ждал Заикин.
— Ну как, хорошо погулял? — >; громко спросил он и шепотом добавил: — Принес?
— Все в порядке, повеселился на ять! — тоже громко ответил Гордей.
— Везет же людям! — И тихо: — Через десять минут после отбоя — в гальюне.
Гордей прошел в свой кубрик, там уже все спали, только дневальный матрос Берендеев и тоже, вернувшийся с берега Мамин сидели на рундуке и жевали- пряники, запивая их водой из одной кружки. Гордей тихо пробрался в угол, разделся и лег в свою койку.
Его сразу же потянуло в сон, накануне он опять стоял ночную вахту. Чтобы не уснуть, он щипал себя за уши и шевелил пальцами ног.
Наконец пробили склянки. Выждав еще минут семь, Гордей вывалился из койки и, сунув ноги в ботинки, побрел к трапу. Берендеев сердито спросил:
— Что сразу‑то не сходил?
— Позабыл.
Заикин уже ждал его., — Где? — спросил он, косясь на дверь.
— В ботинках. Под стельками.
— Давай сюда оба. Бери мои, завтра разменяемся.
Нога у Заикина оказалась меньше размера на два. Гордей едва влез в его ботинки, и, пока шел до кубрика, пальцы занемели.
Берендеев все еще жевал, Мамин уже спал широко разинув рот, как будто что‑то кричал беззвучно.
Глава шестая
Дул холодный осенний ветер, он тонко завывал в снастях, хлопал полотном обвеса, от него невозможно было укрыться, казалось, что он дует со всех сторон. Вахтенный сигнальщик, зажав в зубах ленточки бескозырки, просматривал в бинокль горизонт и приплясывал, чтобы согреться. Старший лейтенант Колчанов, укрывшись за штурманской рубкой, пытался «закурить, но спички все время гасли. Наконец ему удалось прикурить, он зажал огонек папиросы в пригоршне и стал торопливо потягивать из мундштука дым. Курить ему не хотелось, но делать все равно было нечего, да и создавалась иллюзия, что с папиросой все‑таки теплее.