Крутая волна - страница 46

А может, они не случайно играют в либералов? Понимая неизбежность революции и опасаясь быть раздавленными ею, они заранее заигрывают с ней? Может, и Поликарпов сознает ее неизбежность и сознательно хочет задушить ее еще в зародыше? В таком случае он более последователен.

«У большевиков по крайней мере есть вполне ясная цель: свержение самодержавия, социальная революция, диктатура пролетариата. А главное, им есть сейчас с кем разговаривать — мужик устал воевать, рабочие бастуют, дерутся с полицией…»

И опять назойливо возникал все тот же вопрос: «А как же я? С кем?» И опять Колчанов с горечью констатировал, что ему не с кем посоветоваться, что нет вокруг никого, с кем можно было бы поговорить откровенно, как на исповеди.

По давней традиции после похода, прежде чем войти в базу, на кораблях производят большую приборку. От киля до топа фок — мачты во всех помещениях, надстройках и палубах скоблят, скребут, драят, скатывают, пролопачивают, прополаскивают, протирают, вылизывают все так, чтобы нигде не осталось ни соринки, ни пылинки, а тем паче пятна ржавчины. Старший офицер, перед тем как обойти корабль и принять приборку, натягивает на тонкие холеные руки новую пару белоснежных перчаток. Он делает это торжест- вено и нарочито медленно, старательно обтягивая каждый пальчик так, чтобы на тонкой ткани перчаток не осталось ни морщинки. Он делает это так медленно, что у боцмана, пришедшего доложить об окончании приборки, начинают дрожать колени. Он знает, что старший офицер полезет в самые глухие места, будет совать эти тонкие пальцы и под кильблоки, и под барбеты, и в узкие щели между трубами, куда ни одна матросская рука не пролезет. И упаси бог, если на белоснежной перчатке старшего офицера останется хоть одно пятнышко!

Вот уже двенадцать лет боцман служит на корабле, а никак не поймет, откуда берется грязь. Три раза в сутки на корабле производят сухую и мокрую приборку, каждую субботу вылизывают корабль по авралу, а все равно за поход он утрачивает свой обычный лоск и блеск. И хотя боцман, наблюдая за привычной, но всегда томительной процедурой натягивания перчаток, каждый раз ощущает в себе приступ жгучей ненависти к старшему офицеру, вера его в незыблемость установленного порядка тверда, как сталь броневого пояса. Потому что порядок этот обеспечивает боцману многие блага: власть, отдельную каюту, хороший харч и кое — какие сбережения на черный День. Эти блага достались ему только на одиннадцатом году тяжелой корабельной службы, он совсем не хочет их терять и возвращаться в деревню к вечной нужде, кровавым мозолям, к горькому, с лебедой, хлебу. А злость на старшего офицера и многолетнюю обиду за унижение перед их высокоблагородиями он сорвет на первом же попавшемся матросе.

На этот раз под горячую руку ему подвернулся матрос Заикин. Приборка уже подходила к концу, верхнюю палубу скатили и пролопатили, закончили уборку и внутренних помещений, оставалось только доложить старшему офицеру. Боцман был почти уверен, что на этот раз все обойдется без замечаний, потому что матросы, обрадованные возвращением в Ревель, постарались на славу, ко- рабь сиял, как новенький рубль, что хранился в сундуке боцмана Пузырева. Спустившись в шлюпку, боцман обошел на ней вокруг корабля и остался еще более доволен: борта помыты хорошо, подтеков нигде не видно, стоки шпигатов подкрашены аккуратно — в тон всему борту.

Поднявшись на палубу, Пузырев даже снизошел до такого разговора с вахтенным у трапа матросом Деминым:

— Чего на берег пялишься? Все равно, пока не сдадим приборку, к причалу не пустят.

— А мне это безразлично, — ответил Демин. — На берег меня и так и эдак не пустят — проштраф- ленный я.

— Чем это ты проштрафился? — спросил боцман, хотя и знал, что вчера минный офицер Поликарпов поймал Демина в офицерском коридоре, куда матросам ходить без вызова не полагается.

— Да вот попался на глаза этому… Поликарпову. Все нюхает.

— А ты не лезь, куда не надо! — сердито сказал боцман. Ему не понравилось, что матрос так непочтительно говорит об офицере. Может, и про него, боцмана Пузырева, за глаза еще и не такое ляпает. — Стоишь вот и тоже пялишься куда не надо, а под самым носом ничего не замечаешь. Видишь вон, песок в ватервейсе остался? Смой!