Крутая волна - страница 67
— Я прислан сюда Центральным Комитетом партии, — сказал Гордей.
— Какой партии? — учительским тоном, как раньше на уроке, спросил Губарев.
— Большевиков.
— Так. Дальше?
— Поэтому прошу созвать в станице митинг.
— Для чего?
— Чтобы разъяснить программу партии.
— Дальше?
— Вот собственно, пока и все.
Губарев убрал локти, откинулся назад, вытянулся вдоль стены и решительно сказал:
— Митинга не разрешу.
— Почему?
— Я не намерен перед вами отчитываться.
Гордей уже собрался сказать, что в таком случае митинг они проведут и без него, Губарева, но Федор толкнул Гордея в бок и сказал:
— Напрасно вы, Виктор Фомич, возражаете. Шумов приехал, чтобы оказать помощь руководимому вами Совету.
— Яйцо будет курицу учить! — пробасила жена Губарева, сгребла со стола остатки пирога и ушла за перегородку.
— Вот именно! — подтвердил учитель. — Мы не нуждаемся в помощи.
— И опять напрасно! — сказал Федор. — Поддержка Петрограда возвысила бы вас как председателя Совета, окончательно бы узаконила данную вам народом власть. Пора бы не Старикову, а вам, народному представителю, брать бразды правления.
Губарев посмотрел на вышедшую из‑за перегородки жену. Она неожиданно поддержала:
— Верно, Стариков должен быть чем‑то вроде военного министра при председателе, а не стоять над ним.
«Ух ты, куда замахивается!» — усмехнулся про себя Гордей и предложил:
— Председательствовать и открывать митинг будете вы, Виктор Фомич.
И Губарев согласился. Предложение провести митинг после обедни тоже поддержал:
— Это хорошо, народу соберется больше.
— До воскресенья еще два дня, можно ближайшие деревни объехать, пусть и оттуда приходят, — предложил Пашнин.
Это тоже понравилось Губареву и особенно его жене.
— В Харино я сама съезжу, там у меня двоюродный брат живет.
Когда вышли от Губаревых, Гордей сказал Федору:
— Союзница‑то у нас какая нашлась!
— Они с женой Старикова на днях поссорились.
— Так вот в чем дело! А ты и это используешь.
— Приходится изворачиваться. Митинг мы могли бы и без Губарева собрать, но лучше, если и он за это возьмется. Он ведь и не догадывается, о чем ты будешь говорить.
— Стариков может догадаться, он поумнее.
— А ты до воскресенья уезжай отсюда, мы и без тебя тут справимся. Побудешь два дня дома, а потом и своих шумовских сюда привезешь.
Так и решили. Федор предложил достать лошадь, чтобы добраться до Шумовки, но Гордей отказался:
— Я и пешочком дойду, дорога известная.
Они распрощались, Федор пошел к Косторе — зову, а Гордей в Шумовку. Солнце уже село, надо было торопиться, но он все‑таки не удержался и зашел к Вициным.
Во дворе тетка Любава доила корову. Гордей подошел, поздоровался:
— Здравствуйте.
— Ой, кто это? — испугалась Любава и встала, предварительно отставив подойник из‑под коровы.
— Не узнаете?
— Нет. Голос будто знакомый, а чей — не вспомню.
— А вы попробуйте вспомнить.
Любава, сощурившись, рассматривала его.
— Нет, не помню.
— Да Гордей же я! Шумов.
— Гли — кось, верно Гордейка! Вон какой стал, разве узнаешь? И одёжа непривычная. Сколько годов‑то минуло, как уехал?
— Немного, всего три года.
— А мне кажется, куда больше. Для меня теперь время‑то шибко медленно тянется. Наш‑то пропал на войне, слыхал?
— Слышал. Может, еще в плену где.
— Дай‑то бы господи! — вздохнула Любава и перекрестилась. Раньше Гордей ни разу не видел, чтобы она молилась. «Теперь, видать, только на бога и надеется».
— А я как увидела тебя, так сердце‑то и зашлось: думала, не Вовка ли? Он ведь* тоже в солдаты взятый.
— Давно?
— Да вот уж боле месяца. На той неделе письмо получили, под Уфой он где‑то. Тоже, наверно, на фронт угонят.
— А Юрка?
— Юрка дома, с женихом вон цапается.
— С каким женихом?
— Сватается тут один к Люське. Да ты его знаешь — Стариков, атаманов сын. Ты иди в избу, я вот корову додою, молочком тебя парным попотчую.
«Сашка Стариков? Может, она поэтому и не писала? А ведь обещала ждать!» — с горечью думал Гордей. Он долго шарил в темных сенях, пока нашел скобку. Должно быть, он рванул ее слишком сильно, дверь взвизгнула, и от нее что- то отскочило — не то гвоздь, не то шуруп.
Люська резко обернулась, в глазах ее вспыхнул гнев, вот он сменился удивлением, и вдруг сверкнули радостные искорки.