Крутые перевалы - страница 13
В юрту просунулась большая черноволосая голова Тимолая.
— Отец, по улусу говорят, что Чекулак и Джебалдок бежали к русским, — испуганным голосом сказал он. — Я сам видел четыре следа по берегу.
Старшину подбросило кверху невиданной пружиной. Из опрокинутого туеса мутной лужицей разбрызгалась арака.
— Седлай коня! — топнул он криволапой короткой ногой.
Улям надела на прямое плечо старшины маузер, добытый Алжибаем где-то в степях, а сын подвел к дверям юрты косматого карего коня и подхватил отца под колена. Старшина качнулся в седле, но удержался и крепко дернул лошадь за витой ременный чумбур.
Стая острорылых собак проводила старшину вниз к реке. Около юрт неподвижно стояли серые фигуры проснувшихся камасинцев.
Алжибай ехал по горной тропинке над ревущей рекой и долго грозил кулаком дыму, расстилавшемуся над палатками разведчиков. Он плевал в ту сторону, на другой берег, где копошились черные фигуры людей, приехавших устанавливать новые порядки.
Шедшая частой переступью лошадь скользнула задними ногами под обрыв, но старшина не сплошал: он спрыгнул через голову и, попав ногами на выступ камня, помог лошади справиться. Может быть, этот случай и помог старшине забыть на время о ненавистных чужеземцах. К тому же и тропинка круто повернула от берега. Шум Сыгырды отдалялся с каждым шагом. Алжибай заехал в сосновый бор, будто рассаженный величайшим мастером. Снизу чернела борозда дороги, сверху — голубая полоса неба. Здесь деревья были настолько высоки, что Алжибай не решился губить зарядов на клокчущих по вершинам глухарей. Он только щелкал языком, подражая этим пернатым великанам, и затем голосом, похожим на осенний шум тайги, протяжно запел.
Алжибай пел о том, на что смотрели глаза. Он хвалил лес за то, что тот дает тепло и укрывает зверей от красных шайтанов. Хвалил горы за то, что они не пускают этих красных, и холодные северные ветры. Впрочем, горы он хвалил и за то, что стрельчатые вершины их подпирают солнце, готовое каждый день свалиться и сжечь его, Алжибая, со всем улусом. Алжибай дразнил солнце и за то, что оно похоже на красных людей, и за то, что оно все равно напорется на острые камни гор и вывалит свое брюхо в Сыгырду. Старшине было хорошо думать о том, что он пока хозяин всех этих богатств, всей тайги, от Сыгырды до Монголии, на целых восемь дней скорой ходьбы. И он пел бы до тех пор, пока арака заставляла стучать сердце, а перед глазами прыгали разноцветные шары, напоминающие бубен Фанасей. Но сбоку треснул вереск, и привычный конь замер на месте, поводя короткими ушами. Не расслышавший шума Алжибай ударил его чумбуром. Лошадь только подкинула зад, но не тронулась с места.
«Зверь», — подумал старшина и поднял маузер.
В то же мгновение через дорогу прыгнула резвая кабарга и остановилась боком к Алжибаю под кустом мелких пихтачей.
— Сухая, — прошептал старшина, ловя неповинующимся глазом мушку прицела.
Темноватый зверек косил глазом и высоко вытягивал тонкую шею. И суеверному Алжибаю вдруг пришла нелепая мысль:
«Попадешь — русские уйдут с Шайтан-поля, не попадешь — пропал сам».
Выстрел резко разорвал первобытную тишину и сон лесов. Эхо где-то долго шумело в ответ. Кабарга сделала отчаянный скачок через мелкую чащу и камнем упала на мох.
— Фарт! Фарт! — по-русски закричал Алжибай. — Ай, красные уйдут, уйдут красные!
Он подъехал к зверьку. У кабарги судорожно дергались копытца, угасли желтоватые глаза. Около уха из узкого прострела ползла черная бороздка крови.
— Ай, молодец! — усмехнулся старшина, заваливая добычу в торока.
Он пустил коня и, шатаясь как сноп на ветру, пошел сзади. Через час лошадь свернула вверх по гремучему ручью, берег которого густо осаждали ягодники и бурьяны. Тропа петляла, и болтающиеся ноги кабарги царапали сухие ветви кустарников.
Поднявшись на холмик с кедровым лесом, лошадь заржала и снова остановилась. Ей отозвался собачий лай.
Алжибай потянул носом смолевый дым и самодовольно сморщил лицо. И в это же время из-за толстостволого кедра вышла с винтовкой наперевес тонкая светловолосая женщина. В легкой козьей дохе и унтах, она ничем не отличалась от молодого, еще безусого парня. И даже суровые темно-голубые глаза смотрели на Алжибая не по-женски.