Крыло беркута. Книга 2 - страница 23

Шакман вытаращил глаза.

— На языке урусов?! — невольно вскрикнул он. Глянув по сторонам — не слышал ли кто? — продолжал уже вполголоса: — Выходит, ты привез дочь кяфыра[5]?

— Да, она — дочь уруса. Но душа у нее добрая, ты не беспокойся, отец!

— Мало того, что она не нашей крови, еще и не нашей веры!

На лбу Шакмана выступил пот. Он был одновременно и взбешен, и растерян. Возникло желание накричать на сына, отхлестать его по щекам, проучить, как набезобразничавшего мальчишку. Усилием воли он взял себя в руки. Ведь перед ним сидел не прежний зеленый юнец, а бывалый человек, прошедший невесть какие испытания, отведавший и пресного и кислого, наверняка набравшийся ума-разума, — короче говоря, уже совсем другой Шагали, которому предстоит стать вскоре предводителем племени. Подумав об этом, Шакман обмяк и сказал даже просительно:

— Отправь ее, сынок, обратно. Пусть уйдет она от нас.

— Куда я ее отправлю? Нет у нее никого, и отца, и мать угнали армаи хана.

— Какого хана?

— Казанского, Сафа-Гирея. Какого же еще!

Давняя неприязнь к казанским ханам всколыхнулась в душе Шакмана, вызвав неожиданно для него самого жалость к снохе.

— Она скиталась в надежде отыскать отца с матерью, — добавил Шагали.

— Вот и хорошо, пусть и дальше ищет. И пусть всевышний поможет ей!

— Я спас ее от многих бед, отец, поэтому стал единственным близким ей человеком. И она мне близка.

— Одумайся, сынок! Коль акхакалы узнают, что ты женился на уруске, не быть тебе предводителем племени. Пусть уйдет она от нас, пусть уйдет!.

— Не может она уйти, отец! Не может разлучиться со мной. Сам подумай: куда ей идти? На первом же шагу нарвется на какого-нибудь двуногого зверя!

— О аллах! — вздохнул Шакман, не зная, как быть. — Хоть в веру-то нашу она перешла?

Шагали не смог солгать отцу. И вообще он не любил врать.

— Нет, — сказал он, чуть помедлив: неожиданный вопрос смутил его. — Нам это как-то в голову не приходило.

— Вот ведь! Выходит, и никах вы не свершили? Не по закону живете?

Шагали пожал плечами.

— Выходит… Но все равно, отец, она — моя жена.

— О аллах мой! — вздохнул Шагали опять. — Дожил я до такого, что и во сне не приснится…

Проговорили они допоздна. Ночью Шакман не сомкнул глаз, маялся, не находя себе места. Утром созвал акхакалов, сообщил о своем намерении передать власть сыну Шагалию. Акхакалы восприняли его с пониманием.

— Годы сильнее нас, — сказал один из белобородых. — Тут уж ничего не поделаешь. Видим: тяжело тебе стало. Правильно сделаешь, коли сам, пока жив-здоров, уступишь место тому, к кому душа лежит. Одно вот только: о снохе твоей, которую Шагали привез, прошел слух…

— Какой еще слух?

— Недобрый слух, турэ. Не от Адамова, мол, она корня.

— Что-что?!

— Да вот, говорю, о снохе твоей толкуют: речью человеческой не владеет, не подослана ли, мол, нечистой силой. Люди ведь издревле верят: юха там или еще кто из шайтанова отродья может явиться в облике красивой девушки, чтобы очаровать того, кто приглянулся, и навредить роду человеческому.

У Шакмана в глазах потемнело. Предчувствовал он, что может зайти речь о безродной его снохе, и заранее обдумал разговор с акхакалами, но никак не ждал такой напасти. Надо же: в постели его сына, опоры его души, спит юха!

— Какой мерзавец додумался до этого? — выкрикнул Шакман охрипшим вдруг голосом. — Кто говорит?

— Кто додумался — далеко искать, турэ, не надо. Слух родился в близком твоем окружении. Из уст которой-то из твоих старших снох он вылетел.

Шакман почувствовал некоторое облегчение. А то совсем было пал духом. Испугался, что раздуют акхакалы это дело, отвергнут Шагалия. Их тоже не трудно понять: затурканы обрушившимися на племя невзгодами, у каждого вдобавок — своя печаль, посидеть, поразмыслить некогда. Вынесут приговор, не подумав как следует — и крутись потом! Но раз слух исходит из его, Шакмана, собственного семейства, положение меняется. Можно все объяснить склонностью снох к пустословию.

В душе Шакмана вскипела злость на старших сыновей: распустили жен! «Вот ведь до чего доводит злоязычие! Придется приструнить этих сорок», — подумал он. И как-то помимо его воли, как было уже однажды, затеплилось в нем доброе чувство к молчаливой Марьям.