Крыло беркута. Книга 2 - страница 54
Сам Кужак все внимательней приглядывался к проворным, крепкотелым парням из племени Мин и еще до Казани взял их в свою охрану. «Познавший неволю либо очень мстителен, либо очень надежен. Мстить мне у них нет причин, напротив, они должны быть благодарны — я избавил их от продажи в рабство. Значит, могу положиться на них», — рассудил он.
Укореняясь в Казани, а в особенности в дни дворцовой заварухи после смерти Сафа-Гирея, Кужак чаще всего держал возле себя этих егетов.
В ответ на просьбу Суюмбики дать ей надежных охранников он уступил ей Ташбая с товарищами, а с ними и Аккусюка, служившего в свое время в ханской охране в Имянкале.
Ташбай поначалу воспринимал доверие, оказываемое ему Кужаком, с большой радостью «Говорят, он стремится стать ханом, — размышлял Ташбай. — Коль и вправду станет, может, отпустит нас…» Поэтому старался, чтоб ни его самого, ни его товарищей ни в чем нельзя было упрекнуть.
Утешала мысль, что жизнь, благодарение небу, пока мирволит им. «Не занесен над головой сукмар, не зудят вокруг стрелы. Одежда — от Кужака, еда — от ханбики, — жить можно. Лишь бы аллах не послал смерть до возвращения в родные края…»
Словом, доволен был Ташбай своей службой. Только вот после перевода во дворец начали задевать его подковырки товарищей: «Ну и как оно — охранять ханбику в час любовных утех?.. Ты уж смотри в оба: как бы высокочтимого Кужака в ее постели не накрыли!»
Ташбай беззлобно отбивался: «Я же не у постели стою, а у двери. И не ханбику, а ее сына охраняю, сына!» Все же как-то пожаловался Аккусюку, что служба у них и впрямь срамная.
— Придержи язык! — одернул его Аккусюк. — А если бы в рабство угодил — что бы тогда?.. Радоваться надо!
— На лице — радость, а в душе — гадость, — поморщился Ташбай. — Муторно мне что-то стало. Может, о бегстве подумаем, а?
— Несешь пустое! Куда побежишь?
— Ясно куда — в родные края. Тянет, брат, туда, ох, как тянет!
— Едва успеешь вернуться — баскак Ядкар сцапает. Сцапает и опять отправит…
— Так-то оно так… А может, коль все вместе вернемся, свернем проклятому шею?
— Я бы первым за глотку его взял! Оторвал бы голову и собакам кинул!
— Все равно я когда-нибудь доберусь до него, вот увидишь! — пообещал Ташбай. — Сколько слез из-за этого злыдня люди пролили!
Они помолчали. Даже упоминание имени баскака подействовало на них угнетающе.
— Придется, браток, пока потерпеть, — заключил Аккусюк. — Ничего другого, как ждать, нам не остается.
— Куда денешься! Такая уж у нас доля — жить, стиснув зубы, — вздохнул Ташбай. — Лбом камень не расшибешь.
Примирившись покуда с судьбой, они продолжали службу во дворце. И вдруг — сногсшибательная новость: троном завладел Ядкар.
Какой Ядкар? Уж не тот ли, не баскак ли подлый? Выяснилось — он самый.
Аккусюк с Ташбаем не в состоянии были говорить об этом спокойно: глаза горят, кулаки сжаты.
— Слышал? Баскак Ядкар тут объявился!
— Мало что объявился — ханом стал!
— Снесу я ему голову вот этой секирой!
— Легко сказать, да не подступиться к нему — кругом своих людей расставил.
— Ты уже пробовал, что ли, подступиться?
— Пробовать не пробовал, но прикинул… Он же, гад, жизнь мне сломал. Сам человека убил, а на меня свалил!
— А разве с нами не то же сделал?
— Нет, все-таки раскрою я ему башку! Повесят так повесят, а отомщу!..
На этот раз более хладнокровным оказался Ташбай, он принялся успокаивать товарища:
— Не горячись, брат, не горячись! А то до его головы не доберешься, а свою сложишь. Должен выпасть удобный случай, чтоб сразу и смыться в родные края можно было, понимаешь?
— Мне все равно, — отмахнулся Аккусюк. Родни у меня нет, приткнуться негде.
— Найдется, где приткнуться, не беспокойся! Отправимся вместе в долину Кугидели. Оженим тебя там. Только бы вырваться из рук Кужака!
— Как бы, знаешь, не угодить до этого в руки Ядкара. Тогда, считай, кончились для нас светлые денечки. Потому и надо поскорей спровадить его в преисподнюю, давно его там ждут!..
Томила Ташбая с Аккусюком жажда мести, но не дано было утолить ее. Обострялись в Казани столкновения разнородных сил и интересов, волновалось житейское море, и одна из волн вышибла наших егетов из дворца, положила конец их сравнительно благополучному существованию.