Крыло тишины. Доверчивая земля - страница 7

За ним читал одними глазами и я: «Основные показатели социалистического соревнования для колхозов БССР на 1947 год за подъем общественного животноводства».

Потом дядька затих и долго молча глядел в самый уголок страницы — только шевелил губами, читая про себя. А когда прочитал, повернулся к Евсею:

— Гляди ты, а тама еще единоличники есть…

И уже Евсею снова начал читать:

— «Поразово. Корр. «Звязды». Колхозники и крестьяне-единоличники Поразовского района всенародный праздник 800-летия Москвы ознаменовали досрочной сдачей хлеба государству. Годовой план хлебозаготовок выполнен на 106,4 процента. Продолжается сдача хлеба сверх плана».

Монах в Белых Штанах читал заметку медленно, хоть он перед этим прошептал ее всю себе под нос. Дослушав до конца, Евсей усмехнулся:

— Ну и читака из тебя, Монах. Дай, может, я…

И развернул «Звязду». Заинтересовался заметкою «По 108 пудов с гектара».

— Вот тут и Гапаньков, бригадир с нашей Оршанщины, хвалится.

И, широко раскинув руки, чтоб лучше развернулась газета, читал:

— «Члены моей бригады решили в нынешнем году собрать стопудовый урожай. Мы дали слово, что стопудовый урожай будет завоеван. Надо сказать, что основу такому урожаю мы заложили еще в прошлом году…»

Так вместе, по очереди, они просмотрели и другие газеты.

Возвращая почту, Монах в Белых Штанах как будто мимоходом спросил:

— А где это ты, малец, руку так ободрал?

Я спрятал руку за спину, здоровой рукой взял газеты и покраснел: а что, если он подумает, что ободрал я ее вчера в саду?

— Да, видимо, конь копытом, — выручил меня дядька Евсей.

— Ага, конь, — согласился я и быстренько побежал в Сябрынь.

Отсюда до деревни было уже недалечко. Вот тут, слева, будет небольшое Яшково болото, где много молодого березняка и где каждое лето мы с дядькой Микитой, Ленкиным отцом, режем веники. Слева также будет булинское гумно, куда булинцы свозят снопы и где всегда пахнет хлебом и холодом, — туда в самую жарищу прячутся кони и, положив головы друг другу на шеи, сонно стоят, помахивая хвостами, и выжидают, когда хоть немного спадет жара, чтоб можно было опять выходить на траву. А пробежишь еще немного — и уже возле самой дороги, за пригорком, Туньтихина землянка. Правда, сразу землянку не заметишь. Сначала видна только труба, кое-как склепанная из жести, — наверно, клепал Ленька, старший Туньтихин сын. Землянки издали не видно, потому что она вкопана в пригорок с той стороны, которая повернута к деревне.

Эту землянку Туньтихе помог выкопать коротконогий и пучеглазый беженец откуда-то из-под Дрибина, который тихо и незаметно появился в Сябрыни и, прожив в деревне до освобождения, сразу же по освобождении так же тихо и незаметно исчез. Никто не знал, откуда он приехал на своей лошади в деревню, никто не знал, как его зовут: все в глаза и за глаза звали просто Дрибинцем.

Дрибинец пахал на своей лошади огород Туньтихе, на обед привязывал буланую возле землянки и, не имея в деревне своего угла, нередко ночевал в Туньтихиной землянке и сам.

Сегодня из жестяной трубы густо валил дым — раньше в это время Туньтиха никогда не топила печь: ужин она всегда варила возле землянки, на костре. Как вкусно пахло тогда бульбой с укропом! «А может, сегодня печет она четыре буханки хлеба, как сказано во вчерашнем письме?» — подумал я.

Неподалеку от землянки, ближе к изгороди, которая разделяет дворы Туньтихи и тетки Евки, давно уже, года два, стоит сруб новой хаты. Возвратившись домой после войны, его начал ставить дядька Змитрок, Туньтихин муж. Но он довел сруб только до трех венцов, а потом бросил все — и детей, и землянку, и свою Туньтиху — и перебрался на другой конец, к болтливой, языкастой и состарившейся в девках Матруне, которую все в нашей деревне звали Вековухою и над которой посмеивались чуть ли не все женщины: Матруне все не удавался хлеб — он у нее всегда был недопеченный, всегда в нем отставала корка — собака под нею могла спрятаться. С того времени сруб так и стоял сиротливо под дождем и снегом — недосмотренный, брошенный. Он уже успел за эти годы почернеть, а подлоги — деревянные кругляки, что лежали под углами начатой хаты, — не очищенные от коры, снизу подгнили и даже начали трухляветь. Этот почерневший сруб, который стоял рядом с тесною и темною землянкой, очень уж неприятно бросался в глаза — и, наверное, не только мне одному, а каждому, кто входил или въезжал в деревню с этого конца, где Туньтихина землянка была первой хатой в Сябрыни.