Крыло тишины. Доверчивая земля - страница 8

И вот сегодня на почерневшем от времени срубе сидел дядька Змитрок и задумчиво курил. Рядом в бревно верхнего венца сбоку был вбит топор, стояла прислоненная к низкой стене пила.

Под ногами лежало бревно; любовно отесанное с двух сторон, оно радовало глаз белым смолистым цветом здорового дерева. Рядом валялись свежие щепки — одна сторона черная, другая белая. Заново врубленные или немного поправленные все четыре угла также светло белели на верхнем венце. Словом, там, где коснулся почерневшего сруба топор, светились на солнце яркие затесины.

Когда я шел на почту, ничего этого не было: старый сруб понуро и безразлично проводил меня аж за пригорок. А теперь дядька Змитрок сидел на срубе и курил.

Петрик, самый младший сын Туньтихи, на маленькой тележке возил от сруба к землянке свежие стружки — там уже белела у входа небольшая кучка растопки. Тележка на малюсеньких колесиках сделана, видимо, сегодня. Долго, наверное, потел около нее дядька Змитрок! Я только не понимал — зачем: за то время, что он возился с нею, Туньтик мог бы положить лишний венец сруба…

Дядька Змитрок был еще более молчаливым, чем даже булинский Монах: из него, казалось, слова не вытянешь. Я же знал его немного другим. Когда окончилась война и он остался живым, пока не демобилизовали, дядька Змитрок писал жене такие ласковые и такие многословные письма, по которым можно было подумать, что он большой говорун. Я знал эти письма, потому что неграмотная Туньтиха, как только я отдавал ей конверт, осторожно разрывала его и подавала мне:

— Прочитай, Ясик.

И я читал. Когда доходил до слов: «Родная моя, любимая моя Верочка, как я по тебе соскучился, как я вспоминаю твои глаза, губы, которые так хочется поцеловать», — Туньтиха краснела, закрывала рукою письмо и просила:

— Это пропусти, это, Ясик, не читай…

Потом, переждав немного, показывала пальцем куда-то в середину письма и говорила:

— Вот отсюда начни.

— «Дорогая моя Верочка, я все вспоминаю наше предвоенное лето, когда мы спали с тобою на сеновале, все до подробностей вспоминаю, как ты обнимала меня, как целовала такими горячими…»

— Это тоже пропусти, — закрывала она письмо, и снова краска заливала ее лицо. — Вот отсюда читай.

Много еще раз мне приходилось пропускать слова, о которых должны были знать только они с дядькой Змитроком. Не могу сказать, оставались ли эти слова непрочитанными, или, может быть, их все же читал ей кто-нибудь из женщин, которых она, наверное, стеснялась меньше, чем меня.

Вот так, читая письма дядьки Змитрока, я узнал, что у Туньтихи красивое имя, что зовут ее Верочкой, о чем, видно, односельчане забыли — все Туньтиха да Туньтиха.

Из-за того, что ее хата была крайней в деревне, тетке Вере хватало забот. Приходят в деревню партизаны — прежде всего заходят в ее хату и спрашивают: «Есть ли в деревне немцы?» Приходят немцы — также заходят сперва к ней и тоже спрашивают: «Есть ли тут партизаны?»

Хата была новая — дядька Змитрок поставил ее перед самой войной. Хату спалили немцы. Зимою сорок третьего, в самые морозы. Они как раз шли тогда с облавы на партизан, позамерзали, поокоченели, а тут кто-то (многие говорят, что это был Васепок) подсказал, что у Туньтихи ночевали перед этим партизаны. «О, тогда надо тут погреться!» — заржал рыжий, высокий немец, подошел к дому и поднес огонь к стрехе. Хата так и вспыхнула. И сгорела точно свечка — ни головешки не осталось.

Вернувшись с войны, дядька Змитрок долго сидел на пепелище, которое начало уже зарастать, и упорно, задумчиво курил. Потом бросил окурок, тщательно растер его каблуком сапога, чтобы не было пожара: как будто бы этот пепел, который и так перегорел дотла, снова мог заняться пламенем. Решительно встал и взялся за топорище. А вскоре на пепелище, там, где была старая хата, уже стояли вот эти три венца нового сруба…

— Вера, там твоя яичница еще не готова? — повернувшись к землянке, крикнул дядька Змитрок.

— Иди уж ешь! — приоткрыв дверь, ответила Туньтиха.

Дядька Змитрок не спеша слез со сруба, осторожно пошатал топорище, вытащил воткнутый в бревно топор и, взяв его с собою, пошел в землянку.