Крылья и цепи - страница 11

— Вы были на войне?

— Вы об этом знаете.

— Вы когда-нибудь видели, как пехотинцы с винтовками наперевес идут на танки?

— Видел.

— И я видел. Я видел много таких героев. Но я ни разу не встретил среди них хотя бы одного счастливчика, который не кончил бы свою жизнь под гусеницами танка или не остался лежать в чистом поле, скошенный пулеметной очередью. Так вот, Шадрин… — Богданов встал, зачем-то раскрыл фрамугу окна и снова сел в кресло. — Так вот, Шадрин… Я работал с вами год. Я отлично вас знаю. Я вас проверил в работе и сейчас убежден, что… вы… — Богданов остановился, подбирая подходящие слова. Но эти слова как назло не приходили.

— В чем вы убеждены? — медленно, с расстановкой спросил Дмитрий.

— В том, что на поле боя вы можете героически броситься под вражеский танк, не щадя своей жизни… Вы это можете!.. Я это говорю твердо. А на государственной работе, в органах прокуратуры вы — партизан. Вы — анархист и романтик! Вы посмотрите на себя хорошенько, со стороны… давно ли вы научились с вашим поэтическим воображением правильно составлять обвинительные заключения? Не спорю: где-нибудь в другом месте вы могли бы что-то значить. Но здесь, в прокуратуре, вы — ноль, вы неорганичны. Вам может показаться, что я говорю туманно, но я уверен, что вы понимаете меня с полуслова. Вот все, что я могу вам сказать.

— Так что же, выходит, зря меня пять лет учили?

— Почему зря?! — глаза Богданова округлились в искренней удивленности. — С дипломом юриста у вас сотни дорог: суд, юридическая консультация, нотариат, исполкомы, в конце концов паспортный стол в милиции… Тем более с вашим-то дипломом, с вашей блестящей фронтовой биографией. А сколько ваших выпускников пошли в отделы кадров министерства?! Дорог тысячи, и везде вам может сопутствовать успех. Только не прокуратура.

— И все-таки я хочу остаться в прокуратуре. Ради нее я отказался от аспирантуры.

— Да, жертва огромная! — улыбаясь каким-то своим мыслям, со вздохом сказал Богданов. — И, к сожалению, эта жертва была напрасной. А поэтому мой вам совет: уходите из прокуратуры. Уходите, пока не поздно. Напишите завтра же заявление, и вам дадут приличную характеристику, мы подыщем для вас более легкую работу. Хоть сейчас-то вы меня поняли? — В голосе Богданова теперь уже звучала искренняя досада человека, который желает добра, а его никак не хотят понять.

— Прекрасно понял.

— И что же решили?

Шадрин встал. Расправил борта пиджака, поправил галстук, который в эту минуту был ему тесен.

— Никаких заявлений писать не буду! За работу, которую я люблю, на которую имею право и с которой справляюсь, я еще постою. Хотя бы в порядке исключения, если вы за пять минут нашей беседы десять раз напомнили мне, что я инвалид.

— Значит, будете писать?.. Дальше и выше?.. — вопрос Богданова прозвучал насмешливо, язвительно.

— Буду писать. Только не заявление об уходе.

Богданов встал из-за стола и, делая вид, что дальнейший разговор уже излишен, заключил:

— Заранее предупреждаю: все ваши жалобы окажутся напрасными.

Шадрин чувствовал, как пересыхают его губы, как дрожит его голос. Говорил он с трудом, словно с болью выдавливая из себя каждое слово:

— Я вас до конца понял — Дмитрий долго и пристально смотрел в глаза Богданова: — Может быть, когда-нибудь мы встретимся. При других обстоятельствах.

Шадрин медленно повернулся и направился к высоким дверям. Когда он коснулся медной скобы, Богданов окликнул его:

— Одумайтесь, Шадрин! Вы еще молоды!.. По горячности можете нагрохать таких ошибок, которые не поправите за всю жизнь.

— Я ко всему готов!

Шадрин вышел из кабинета. Дрожали пальцы рук, ноги мелко тряслись в коленях, когда он спускался по ковровой дорожке мраморной лестницы. «Подлец!.. Подлец!.. — не выходило у него из головы. — Какой подлец!..»

…На работу в этот день Шадрин пришел в третьем часу. В дверях он столкнулся с прокурором. Обменялись взглядами, вежливо поздоровались, и Дмитрий понял, что из городской прокуратуры был звонок. Взгляд прокурора как бы говорил: «Мне уже все известно, всякие разговоры излишни».

На три часа дня был вызван на допрос некий Шмуркин, проворовавшийся завхоз одного московского института. Неделю назад в районном отделе милиции завели на него уголовное дело, но юркий завхоз, припертый к стене бухгалтерской экспертизой, продолжал лавировать и упорно отрицал свою вину.