Крюк Петра Иваныча - страница 11

Больше в городе Зининого детства ему было делать нечего. Однако это не означало, решил он, что все вернулось на свои места. Теперь надо было что-то решать с самой Зиной, потому что Славик — Славиком, герой — героем, культя — культей, а вина ее оставалась, раз нет других виноватых в крахе всей его жизни, раз не нашлось, кому ответить за преступление боевого безногого капитана, и раз все еще оставался на белом свете раненый и пострадавший — сам он, Крюков Петр Иваныч.

Билет ему достался на тот же день и на такой же поезд, только обратный. И даже в тот самый вагон. Место свое в купе он занял, когда было совсем уже темно, но девка-проводница, та самая, что козлом обозвала, признала его сразу, но на этот раз решила очередные испытания колючему пассажиру не устраивать, памятуя о неадекватной реакции его на гостеприимство чайной церемонии. Когда уже стронулись с места и поехали, сама предложила Петру Иванычу перебраться в пустое купе — вон их, все равно, сколько пропадает в этом говнючем поезде без скорости и со всеми остановками.

Перед посадкой Петр Иваныч успел заскочить в привокзальный ларек и отовариться плоской бутылкой местной водки, других напитков крепкого содержания не имелось. До самой Москвы ему теперь предстояло решить важную для себя тему — с чем он вернется домой и как теперь после всего жить дальше. Не отомстив.

Дверь в купе была распахнута и болталась на нижнем рельсе туда-сюда. В промежутках коридорного изображения иногда мелькала девка, разнося белье новым пассажирам. Каждый раз, продвигаясь вдоль Крюкова купе, она строила ему невинную улыбку и подмигивала, словно не было между ними тогда никакой истории и не существовало полученного от нее оскорбления. На улыбку ее он не отвечал, но решил не заводиться и откупорил плоскую водку. Первая половина фляжки прошла удачней, чем он сам ожидал, хотя ни закуски, ни запивки, ни приготовленного загодя тоста, кроме все еще огорченной и пустой головы, в наличии не имелось. Но и прошибло зато его настолько скоро, что он не успел даже уловить момент собственного опьянения. Водка, в отличие от «Аиста», на вкус была жестче и ошпаривала рот сильней, чем птичий напиток. Он скинул пиджак и отвалился на купейную спинку. Злости не убавлялось. Неясное, что, казалось, отпустило кишки в день отъезда — так он, по крайней мере, подумал, когда нашел кран с водой и, присосавшись к металлу, судорожными глотками пил Вольскую воду — вновь, как в свежей фотографии, стало проступать незакрытой обидой, потому что с каждым пролетавшим в ночи столбом Москва становилась все ближе, а возможность искупить Зинину вину — все призрачней.

В этот момент в купе шагнула проводница:

— За белье с тебя, дедуль. Ты у меня последний остался неохваченный. Стелись, давай, — она пристроила стопку на соседний диван. Петр Иваныч проводил белье взглядом и не ответил. Проводницу это не смутило, она присела напротив и миролюбиво произнесла: — Да не дуйся, дедуль, я ж не со зла тебя козлом нарекла тогда старым. Просто, работа у меня такая, на нервах все. Ну, сам посуди, — она протянула руку к плоской бутылке, плеснула себе глоток и одним махом опрокинула в рот. — Народ разный всегда, зарплата нерегулярная, личной жизни никакой и бригадиру поезда дай, когда скажет. А не дашь — не поедешь больше, тут же на плацкарт перейдешь, носки нюхать и говно выгребать из-под челноков.

Петр Иваныч поднял глаза на девку и тут до него дошло, тут-то замерцало и засветилось понимание нужного поступка, тут-то он и решился.

— Бригадиру, говоришь, даешь? — спросил он с тихой яростью в голосе. — А то, говоришь, не поедешь? — Предмет возможной мести сидел прямо перед ним и хлопал невинными глазами, такими, наверное, какими хлопала его Зина, не зная, быть ей или же не быть. Со Славиком, разумеется, если не еще с кем другим заодно. — Высидел я тебя, наконец, — злорадно подумал Петр Иваныч про начинающую хмелеть девку, — нашел-таки, паскуду. Ты-то мне и ответишь за все, за Зину мою бедную и за порушенную мне мечту.

Он поднялся, протянул руку и резким движением захлопнул купейную дверь. Девка снова хлебнула, и в бутылке осталось на один последний глоток. Его Петр Иваныч и совершил. Смелости, однако, это не прибавило, но и не убавило зародившейся заново злобы. Он присел к проводнице, взял ее за руки, завел в самодельный замок и неожиданно резким движением корпуса завалил ее на диван, пытаясь максимально подмять под себя с тем, чтобы перекрыть все выходы, а оставить себе лишь вход для будущего насилия. Он уже приготовился, было, к буйному сопротивлению и настроился на войну и победу, но внезапно не обнаружил ответной силы со стороны проводницы, словно то, что он собирался учудить, было для нее делом обыкновенным и вполне понятным.