Крюк Петра Иваныча - страница 13
И тогда рассеялись разом воздушные занавеси, не устояли против силы Крюковой любви, и из самой их середины выплыла в поддоне, в каком поднимают раствор и бетон, его верная жена Зина. В руке она держала вафельный стаканчик с пломбиром, такой, как он любит, без ничего, без присадок и химии, и улыбалась Петру своей доброй и невинной улыбкой.
— Зин, — хитро засмеялся Петр Иваныч, решив немного обмануть супругу, — а я ведь тебя не ждал вовсе. Чего приехала-то? — Зина не ответила, а просто протянула мужу мороженое. Это и был ее ответ. Петр Иваныч мороженое взял и откусил. Оно было сладким и чистым — натурального вкуса, как и сама Зина. И тогда он все равно ответил, хотя и не планировал: — А за гостинец, все ж, спасибо, Зин, мне как раз хотелось холодненького.
Прибытие в Москву получилось под самую ночь. Проводнице при выходе он коротко кивнул, не упомня точно, чего он против нее восстал, против бесхитростной этой девчонки. Та тоже кивнула, но с опаской, которую, впрочем, Петр Иваныч так и не просек. До дому добрался в последнем поезде метро, под час ночи. Дверь Петр Иваныч отомкнул неслышно и так же неслышно, раздевшись, прошел в спальню к жене. Про приезд его Зина, само собой, знать не могла, она спала по обыкновению на любимом левом боку, выпуская тихий присвист через ровное дыхание честного человека.
Крюков прислушался и постоял немного, просто так, в одних трусах, вдыхая запахи родного дома. Ощущение выполненной миссии было неполным, ему хотелось поставить завершающий аккорд, и теперь он знал, как это сделать.
Он стянул трусы, и они плавно упали к его ногам. И все совпало по задуманному. Петр Иваныч внезапно почуял, как нарастают в нем огонь и мужская страсть от того, что он сейчас сотворит с этой женщиной, не ведающей о его планах, с собственной женой Зинаидой Крюковой.
— Ну что, Славик? — прошептал он почти неслышно, шевеля одними губами. — Посмотрим, чья возьмет теперь, герой Афгана. — Он сделал два неслышных шага и подобрал свисающую вниз полу лоскутного одеяла. Было почти лето, самый майский конец, но Зина любила спать тепло и приучила к этому и Петра Иваныча. — Ничего, — пробормотал он, — потерпишь. Как тогда терпела, в городе детства.
Одним рывком Крюков сорвал одеяло с кровати и налетел на спящую Зинаиду, подминая под себя ее мягкое тело. Женщина тут же проснулась и, не понимая ничего, в страхе попыталась заорать. Однако, Петр Иваныч и тут не растерялся, так как был приготовлен своим же планом. Он прижал ей рот рукой и рванул на себя женину ночную рубашку. Ткань затрещала и одновременно задралась. Зина продолжала биться в темноте, разогревая и так непростое состояние Крюкова, поддавая дополнительного пламени своим несогласием в его необузданном желании справедливой и заслуженной мести. Он перехватил ее ляжку и рывком отвел вбок, насколько получилось. Возбуждение достигло предела, и сопротивление и страх жены — тоже, и это крановщик не мог не чувствовать. Тогда он с маху вошел в ее большое тело и забился там в припадке безраздельного мстительного удовольствия, которое вынашивал, выносил и получил наконец. Так он хотел, и так случилось — так сам он решил, и так было ему необходимо.
Зина тем временем перестала вырываться и орать, а, наоборот, раскинула руки и, подстанывая, приладилась к судорожным толчкам Петра Иваныча.
— Ты! — очумело работая всем корпусом выдохнул Петр Иваныч навстречу ее пылкой реакции на насилие. — Ты!..
— Я! — прошептала Зина, не переставая также вдохновенно помогать мужу в его мужском порыве. — Я, Петенька, я!
И в этот момент все и произошло, и все разом выстрелило, и тут же окончилось после финального залпа по всем направлениям главного удара: и обида, и разрядка от насилия и любви, и отмщение за прошлую, оказавшуюся нелепой целую жизнь, и все-все остальное, о чем хорошо подумать ни сил, ни времени не хватило…
Спали они после, как всегда, в обнимку, в тесном взаимном притяжении супружеских тел, выполнивших каждый свой накопившийся долг. Только, если для Зины мужнин сумбур носил в ту ночь характер странной необычности, то для Петра Иваныча он же означал полное закрытие темы для сомнений в избранной им жизни.