Кто хоронит мертвецов - страница 16

— Думаете, здесь возможны политические последствия? — спросила Геро.

— Все, относящееся к Стюартам, всегда вызывает беспокойство, равно как и связь между Стэнли Престоном и министром внутренних дел. — Наблюдая, как она заворачивает свинцовую пластину в коричневую бумагу, Джарвис добавил: — Мне не нравится, что ты принимаешь участие в этом деле, Геро.

Она ответила твердым взглядом.

— Если бы я избегала всего, что вам не нравится, то не писала бы о положении лондонских бедняков, не расследовала бы убийств и даже не кормила бы своего новорожденного сына. Скажите на милость, чем же мне тогда заполнять дни?

— Ты могла бы делать покупки на Бонд-стрит. Наносить утренние визиты. Читать новейшие любовные романы… Наверняка тебе лучше моего известно, как женщины твоего круга проводят время.

— Мне нравится ходить по магазинам и читать, — с улыбкой кивнула Геро.

— Вот этим и займись.

— Но этого мне не достаточно, — внезапно посерьезнев, возразила она.

Губы Джарвиса сжались.

— Тебе следовало родиться мальчиком.

— О, мне очень нравится быть женщиной, замужней женщиной. — Она поцеловала отца в щеку, затем осторожно выровняла наклон своей шляпы. — Вы отправите кого-нибудь в Виндзор?

Ответа на свой вопрос Геро не получила.

Но позже, покидая Карлтон-хаус, увидела, как высокий мужчина из бывших гвардейцев на службе у Джарвиса бегом пересек двор.

Давным-давно, еще маленьким мальчиком в коротенькой курточке, Себастьян сдружился с высоким крепким молодым лакеем по имени Лудж. Тот служил у бабушки Себастьяна, вдовствующей графини Гендон. На короткое счастливое время лакей и сын графа, мужчина и мальчик, стали товарищами, не смущаясь различий ни в статусе, ни в возрасте, ни в расе.

Впоследствии Себастьян удивлялся добродушной терпеливости великана с эбеновой кожей, который потакал безграничному любопытству мальчишки, готового часами слушать рассказы о солнечных песчаных пляжах, омываемых чистыми теплыми водами, на Барбадосе — острове, где Лудж был рожден. Вдовствующая графиня купила его восьмилетним на невольничьем рынке в Бриджтауне и захватила с собой, возвращаясь в Англию. Однажды Лудж обнажил клеймо на своем плече и с улыбкой позволил Себастьяну пальцем обвести инициалы хозяина, который пометил Луджа как свою собственность. Во владениях отца Себастьяна вот так же клеймили лошадей и рогатый скот.

— Больно было? — затаив дух спросил Себастьян.

— Думаю, больно, — сказал Лудж. — Но точно не помню. Я ж тогда был совсем маленьким.

На улицах Себастьян не раз видел оборванных мужчин и женщин с выжженными на коже буквами: «Т» обычно означала осужденного вора, а «М» — неумышленного убийцу[15]. Но вообразив, как кто-то клеймит маленьких детей, Себастьян настолько ужаснулся, что несколько дней всячески избегал Луджа. А когда в следующий раз явился навестить бабушку, то услышал, что Лудж аккуратно сложил свою бархатную ливрею, водрузил поверх свой напудренный парик и бесследно скрылся в густеющих сумерках.

Вдовствующая графиня назначила награду за его возвращение, хотя никто больше не обращал внимания на объявления о беглых рабах. Череда судебных разбирательств укрепила общество во мнении, что «воздух Англии слишком чист, чтобы им дышали рабы»[16].

Но то, что справедливо для воздуха Англии, не относилось к воздуху в английских колониях. Даже ярые поборники освобождения десяти-пятнадцати тысяч рабов в метрополии зачастую малодушно скисали при мысли о финансовом крахе, представлявшемся неизбежным, если освободить всех, кто трудился на производстве сахара, табака, хлопка, индиго и риса, обеспечивавшим Англии богатство и мощь.

Лет через двадцать после того, как Лудж обрел свободу, Себастьян со своим полком высадился на Барбадосе и нашел остров мало отличающимся от рассказов, слышанных в детстве. Ослепительное солнце все так же золотило пески, омываемые лазурными водами, а портовые доки и причалы кишели чернокожими мужчинами в холщовых штанах, чьи потные спины покрывали шрамы от порки.

Это не показалось Себастьяну чем-то особенным, поскольку мужчин, волей или неволей оказавшихся в рядах армии или флота Его Величества, жесточайше секли плетью при малейшей провинности; даже английских женщин в наказание порой обнажали до пояса и бичевали, таща за телегой или привязав к столбу.