Кубинский рассказ XX века - страница 5

Ю. Погосов

Каждый раз при воспоминании о той наивной любви, о том, теперь уже столь давнем эпизоде моей жизни, меня охватывает внезапная нежность, и я чувствую, как мгновенно обновляется все мое существо. На душу словно веет струящееся откуда-то сверху освежающее дыхание счастья. Что тут сказать? Сердцу не прикажешь, у него свои необъяснимые законы. Я люблю этот чистый уголок моего прошлого и, когда начинаю цепенеть от холода жизни, ищу в нем прибежище.

Было мне двадцать два года, и я любил прелестное создание, которое тоже любило меня. Не значит ли это, что мне принадлежит весь мир? Трудно сказать, когда началась наша любовь; может быть, она и не отмечена каким-то особым моментом озарения; скорее всего мы просто встречались и мило болтали, сами не подозревая о том, что происходило в нас, пока однажды, прекрасным весенним днем, под ликующее пение влюбленных птиц вдруг в неосознанном порыве наши руки не переплелись. Я жил в изгнании. Что за беда! В двадцать лет легко обретаешь родину на любом клочке земли, по которой ступает твоя нога.

В ту пору моим любимым занятием была охота. Она скрашивала скуку мирно тянувшихся праздных дней. Я подолгу бродил безбрежными песками, густо поросшими сосной, составлявшей единственную красоту этого бедного уголка Флориды. Со мною была моя собака Азор — величавое породистое животное, блистательно оправдывавшее славу своих предков. Пейзаж здесь однообразен и уныл, почти пустынен; бесконечными рядами тянутся стволы сосен, а ноги по самую щиколотку тонут в песке, который, кажется, умирает от жажды. По временам на широких вырубках возникают низкорослые, ровно подстриженные апельсиновые рощи, темно-зеленые листья которых, увенчанные гирляндами свежих цветов, на краткий миг радуют ваш взор. А потом та же самая картина простирается до самого горизонта: те же островерхие, застывшие сосны; та же бесплодная иссушенная равнина; тот же неумолчный гул ветра, от которого словно натянутые струны поют ветви и который, столько его наслушавшись, перестаешь слышать.

Я породнился с этой дикой природой. Целыми днями я бродил с ружьем в руках, всей душою впитывая в себя величие широких безлюдных пространств. Впереди бежал Азор, прыгая через репейники и крапиву, держа хвост по ветру и будто крыльями взмахивая ушами над головой. Застигнутая врасплох дичь выпархивала из своих тайных убежищ, и резкий звук выстрела на мгновение будил бор, убаюканный колыбельной песней ветра, далеко отзываясь в прозрачном воздухе, словно в огромном пустом шаре.

Однажды утром, когда я старался отыскать в этих безмолвных, необъятных просторах душу, такую же живую душу, какая пылала во мне, мы познакомились. Меня переполняло неясное, острое желание, неосознанная потребность разделить с кем-нибудь избыток бившей во мне ключом жизни. Я прилег на поляне, рассеянно погладывая хлебную корку, оставшуюся от немудреного завтрака, когда вдруг, повернув голову, увидел, что рядом со мной стоит девушка и чуть смущенно разглядывает меня. Ей едва ли исполнилось шестнадцать, но сложена она была хорошо и влекла к себе взор, словно аппетитный, налитый соками, зрелый плод. Ее отличавшееся почти живописной простотой платье не скрывало таившихся под ним пленительных сокровищ. Мы посмотрели друг на друга и, не сказав ни слова, улыбнулись. Мы уже были друзьями.

Целый день девушка и я провели вместе, смеясь и болтая, как два старинных, встретившихся после долгой разлуки товарища. Мое ружье умолкло, и Азор, лениво позевывая, бросал на меня нетерпеливые взгляды. Только поздним вечером мы вдруг спохватились, что у обоих с утра не было ни крошки во рту, и распрощались, даже не назвав своих имен.

— До завтра, правда?

— Да, до завтра.

На следующий день, еще затемно, я уже шел по дороге к лесу: мною владело какое-то странное, лихорадочное возбуждение, прогнавшее сон и поднявшее с постели. Помню, как я мучительно старался чем-нибудь заполнить время до нашей возможной встречи и как трудно мне это давалось. В конце концов я решил избрать самый дальний путь к тому месту, где мы встретились накануне. По дороге кролики выскакивали у меня из-под ног, и, казалось, убегая, они строили гримасы, смеясь над моим молчавшим ружьем. Помню также, что, еще издали узнав нашу вчерашнюю полянку, я устремился к ней, но… моего милого друга не было!