Кубинский рассказ XX века - страница 62

, согласно которой плохой мир мог быть сотворен только плохим богом. Утенок Дональд заставлял меня задумываться над софизмом Зенона Элейского[32] о полете стрелы: всегда неподвижный, подобный только самому себе, утенок прочерчивал стремительную траекторию стрелы, обновляемую раз пятнадцать-двадцать на день, и эта траектория уводила его во все концы города. Утенок Дональд стал для меня еще одной приметой безвременья, вкупе с электрическим детским поездом, который денно и нощно совершал свой нескончаемый круговой путь по трем метрам игрушечных рельсов, где на каждом повороте непременно зажигался красный огонек. «Сегодня пятница?» — спрашиваю я у Супруги Посла. «Понедельник, мой друг, понедельник…» В довершение ко всему я не читал газет. Мне слишком хорошо известно, что такое генерал Мабильян и состоящие при нем вояки. Я вижу его лицо, когда он спрашивает у адъютанта: «Ну а как насчет тех европейских женщин — элегантных, изысканных и чтобы умели поддержать разговор?» — «Я уже все выяснил, генерал! Их поможет нам разыскать одна сводня по имени Ипполита, которая живет возле парка Тадео». — «Нам бы надо приспособить домик в пригороде, лейтенант!» — «Слушаюсь, генерал!» Я обернулся к окну, чтобы взглянуть на Утенка Дональда Восемнадцатого, которого очень скоро заменил Утенок Дональд Девятнадцатый.

Сеньор Посол был раздражен, озадачен, обеспокоен тем, что решение Пограничного Конфликта становилось с каждым днем все менее возможным: стараясь отвлечь общественное мнение от кровавых последствий военного мятежа — по ночам все еще раздавались глухие выстрелы, — генерал Мабильян разжигал патриотические чувства народа, чтобы убедить его в неизбежности войны с Соседней Страной. По радио и телевидению ежедневно и ежечасно повторялся весь привычный набор призывов: «Вы, дети героев, которые…», «Пусть наши границы станут славным полем битвы…», «Честь и хвала тем, кто окажется достойным…», «Нет более прекрасной смерти, чем та…» и т. д. и т. п. Чтобы окончательно повлиять на воображение столичных жителей, среди которых у генерала Мабильяна было немало тайных противников, он объявил, что такого-то (бывшему Начальнику Президентской Канцелярии так и не случилось выяснить точную дату) в городе будут проведены Военные учения по противовоздушной обороне. Каждый житель столицы получил напечатанное в типографии руководство с надлежащими указаниями относительно мер предосторожности, какие должны быть предприняты «от случайных попаданий».

И вот наступила историческая ночь. Генерал Мабильян в полной походной форме, в каске с ремешком, вонзившимся в его отвисший подбородок, поднялся на холм, защищенный зенитной батареей, дабы приступить к роли Главного Режиссера и Постановщика Военных учений. Сигналы! Сирены! Полное затемнение! Напряженные минуты ожидания. «Слышится шум вражеских самолетов!» Но из-за привычного коварства тропиков все в этот Великий День пошло кувырком: несмотря на ясную, безоблачную погоду, с гор, опоясывающих город, внезапно спустился густой туман. «Вражеские самолеты» ровным счетом ничего не увидели под собой, кроме густой пепельной пелены. А зенитчики ровным счетом ничего не увидели с земли, кроме слоново-серых туч, затянувших небо. «Огонь!» — не своим голосом заорал генерал Мабильян. Полчаса длилось настоящее светопреставление. Самолеты заходили снова и снова, понятия не имея об учебных снарядах, которые, конечно, летели туда, где их не было. В конце концов самолеты возвратились на базу. Когда все кончилось, генерал Мабильян вернулся к себе в самом дурном расположении духа. «Взять под арест метеоролога!» — рявкнул он. «В рабочих кварталах очень много жертв вследствие «случайного попадания», — тихо доложил адъютант. — Удивляться тут нечему, ведь их дома что спичечные коробки. По предварительным подсчетам — семнадцать убитых да еще несколько раненых детей… Информацию не давать?» — «Разумеется, и предупредите газеты: если что-нибудь просочится, я введу цензуру! Введу!»