Кубинский рассказ XX века - страница 68

Супруга Посла ждала меня с обедом, где были великолепные блюда и вина: любимые мной русские соленые огурчики, манго, очень подходящий для подобных случаев, французские каперсы, которые так хороши под бразильскую кашасу[45]. Раненого Утенка Дональда заменили другим, новехоньким. Но теперь он не так навязчиво ассоциировался в моем сознании с понятием о Вечности. Да и лампочки Эдисона из магазина скобяных товаров уже не воскрешали в моей памяти Менло-парк, как это было еще вчера. Я оборвал с календаря все мертвые листья, пока не появился вторник 28 июня. Наступили лучшие времена. И когда в столовую вдруг ворвалась латынь, несколько затуманенная парами наспех распитой кашасы, мы ее тут же заглушили трубой Армстронга, найденной на короткой волне. Назавтра мне стоило большого труда понять, что в моей жизни наступила среда и что у среды есть свои обязанности. Но с четверга дни обрели свои названия и выстроились во времени, которое дано человечеству. И начались дни и дела…

Перевела Э. Брагинская.

Глаза Марты были прикованы к маленькому телу, которое от сильного жара как будто съежилось и стало совсем крохотным. Где он сейчас, этот зловещий шарик, который невидимо для глаз перемещается под кожей ребенка? Николаса снова протянула свою большую, темную, словно обожженную руку и пощупала ребра девочки.

— Когда болезнь выходит из пупка и перекидывается на ребра, тут уж ничего не поделаешь…

— А что, у нее разве уже перекинулась?

— Да ты потрогай сама, сразу нащупаешь.

— Где?

— Вот тут, на ребрах. Чувствуешь, перекатывается? Такой маленький шарик.

— Нет, ничего не чувствую. Где мне. Я ведь в болезнях ничего не смыслю.

— Ну да, и правда…

Однако Марта все-таки еще раз надавила пальцем на ребро девочки, стараясь, чтобы грязный ноготь не вонзился в нежную детскую кожу. Но зловещий шарик был неуловим.

— Ничего не чувствую.

— Неважно. Главное, он поднимается. Он цепляется за ребра, чтобы дойти до сердца.

— Так, значит, она умирает.

— Может быть и так. Правда, иногда шарик останавливается, не дойдя до сердца. Он набухает, разрывает кожу и выходит наружу. Но это бывает редко. Если бы ты позвала меня пораньше.

— Откуда же я могла знать.

— Ну да…

Николаса поднялась и отошла от кровати, и Марта поняла, что остается совсем одна. С ее губ сорвался отчаянный неразборчивый лепет, в котором слились все невысказанные мысли, мучившие ее в течение бесконечных десяти дней и ночей.

— Если Мартика умрет, Франсиско никогда этому не поверит.

С этими словами она подошла к распахнутой двери. За порогом до самого горизонта расстилалась необозримая трясина, окрашенная в тоскливый ржавый цвет. Взгляд Марты, скользнув по болоту, устремился дальше, туда, где кончается трясина, где начинается море. Посреди моря лежит маленький островок, а на этом островке живет Франсиско. Он думает о Мартике, он хочет, чтобы она жила. Он не поймет, что ничего нельзя было сделать, что шарик поднялся к сердцу. Негритянка Николаса прислонилась к косяку покосившейся обшарпанной двери.

— Вот если бы отвезла ее в Гавану.

— Куда?

— В Гавану. Иногда врачам удается кое-что сделать.

— Но Гавана так далеко, Николаса.

В ее словах было столько горькой безнадежности, что Николаса поняла: этому огромному болоту, этой больной земле нигде не было конца, и Гавана находилась по ту сторону этого «нигде». Гавана — это был край света.

— Это верно, поездка стоит дорого.

Николаса тряхнула годовое как дерево, осыпавшее все свои листья.

— Франсиско не поймет этого, Николаса.

— Не только Франсиско: никто не сможет этого понять. Не божье это дело, Марта.

Глаза Марты снова скользнули по необозримой глади болота. Вдали, там, где облака низко стелились над землей, начинается море. А в море лежит маленький островок, до которого можно добраться только на лодке, а на островке — тюрьма.

— Когда Франсиско отбудет срок и вернется, он станет ее разыскивать. Я его знаю. Его не убедят мои письма.

— Сколько ему еще осталось?

— Восемь. Как раз столько, сколько сейчас Мартике. Еще так много!

— Да, это много, Марта.

Негритянка Николаса устремила пристальный взгляд поверх болотистой равнины, как будто там, вдали, надеялась увидеть Франсиско.