Куда ж нам плыть? Россия после Петра Великого - страница 16

И тут, по словам Бассевича, «архиепископ Феофан, видя, что вельможи несогласны во мнениях, обратился к собранию с просьбой позволить ему сказать свое слово». Он заявил, что все должны следовать присяге, данной в 1722 году при утверждении «Устава о наследии престола», признававшего за государем право самому назначать преемника. Это было сказано явно для того, чтобы отвести предложение об автоматической передаче престола великому князю как единственному прямому наследнику. Но высказывание Феофана не снимало главного сомнения: закон 1722 года есть закон, но, тем не менее, Петр не назначил наследника согласно этому закону. «Некоторые возразили ему, – продолжает Бассевич, – что здесь не видно такого ясного назначения, как старается представить Макаров, что недостаток этот можно принять за признак нерешительности, в которой скончался монарх, и что поэтому вместо него вопрос должно решить государство».

В ответ на это Феофан, прервав шум, рассказал, по сообщению все того же Бассевича, как накануне коронации Екатерины император Петр, будучи в гостях у одного английского купца, «открывая свое сердце перед своими друзьями и верными слугами, подтвердил, что возвел на престол свою супругу только для того, чтобы после его смерти она могла стать во главе государства». И тут Феофан обратился к канцлеру Головкину и некоторым из присутствующих за подтверждением сказанного. Они подтвердили, что такой случай был.

Остановимся на минуту. Уж очень слабы были аргументы сторонников Екатерины, если приходилось извлекать на свет божий воспоминания о давней дружеской попойке в доме неизвестного английского купца. Мы, как и присутствовавшие тогда в зале, прекрасно знаем, как такие пирушки-попойки проходили при Петре и что не раз участники их бывали в крайне плачевном состоянии и порой забывали не только содержание застольных бесед, но и собственные имена. Кроме того, очень сомнительно, чтобы Петр, человек скрытный и недоверчивый, в доме какого-то купца «открывал свое сердце» друзьям, которых у него отродясь не было…

Думаю, что в этот момент чаша весов, поначалу перевесившая на сторону Екатерины внезапным приступом ее сторонников, вдруг уравновесилась слабостью аргументации Феофана, вся ситуация стала весьма щекотливой и, очевидно, в зале начался спор. Как писал сам Феофан в «Краткой повести о смерти Петра Великого», «многие говорили, что скипетр никому иному не надлежит, кроме Ея императорского величества государыне, как и самою вещию Ея есть по силе совершившейся недавно Ее величества коронации. Нецыи (некоторые. – Е.А.) же рассуждать почали, подает ли право такое коронация, когда и в прочих народах царицы коронуются, а для того наследницами не бывают». И далее Феофан предлагает потомкам «облагороженную» по сравнению с пересказом Бассевича редакцию воспоминаний о дружеской пирушке: «Но тогда некто (каков скромник! – Е.А.) воспомянул, с каким намерением государь супругу свою короновал, то есть еще прежде похода Персидского (то есть до весны 1722 года. – Е.А.) открыл он мысль свою четырем из министров, двоим из Синода персонам, здесь присутствующим, и говорил, что тая нужда короновать ему супругу свою, которого обычая прежде в России не бывало, что аще бы каким случаем его не стало, праздный престол тако без наследника не остался бы».

Но и в таком «облагороженном» виде воспоминания Феофана аргументов в пользу Екатерины не прибавляют.

Однако Феофан упоминает в своем сочинении, что «оный некто слался на свидетельство слышавших оное слово и здесь присутствующих: что един первее (Головкин. – Е.А.) подтвердил, то же и прочие засвидетельствовали». И далее Феофан делает примечательный вывод: «И тако без всякого сумнительства явно показалося, что Государыня императрица державу Российскую наследствовала и что не елекция (выборы. – Е.А.) делается, понеже прежде уже наследница толь чинно и славно поставлена, чего дабы и конгресс тот не елекциею, но декларациею (объявлением. – Е.А.) назван бы, согласно приговорили». Что стояло за последним пассажем из «Краткой повести» нашего златоуста?