Кудринская хроника - страница 41
Поздней осенью, когда всех промысловиков собирали в районный центр Парамоновку на слет перед началом нового сезона, приглашали на разговор и Хрисанфа Мефодьевича. Начальство коопзверопромхоза хвалило его, поощряло: дали в подарок ему транзистор «Альпинист». И с той поры веселит его в зимовье музыка в часы отдыха…
Савушкин попил чаю, такого густого, черного, что им можно было оси телеги смазывать. От такого «крепака» Хрисанф Мефодьевич сильно потел, но в голове от чая яснело, в тело вливалась особая сила, бодрящая: вставай и иди — долго, не чувствуя устали.
Все еще буранило, дуло со свистом: стонали, скрипели деревья. Вдали было бело, и лес различался плохо. Опыт подсказывал Савушкину, что надо пережидать, не соваться пока в тайгу. Вон даже Шарко не пошел за ним из зимовья на улицу — лежит под столом, кашу перловую доедает.
Но без дела Хрисанф Мефодьевич долго не мог. Руки так и чесались взяться за что-нибудь: за топор, за пилу ли. Лежали готовые чурки, он их переколол и поленья перетаскал, чтобы не замело снегом и не носить потом с дровами в избушку сырость. Управившись с одним, он тут же принялся за другое. Прикрывая лицо от жгучего ветра мохнашкой, он спустился по заметенной тропе к Чузику>; продолбил лед в узкой проруби, поднял за колья мордуши из глубины… Опять были ерши и щуки да один язь — желтый и жирнобрюхий. Ловилась мало-помалу рыбешка! Хрисанф Мефодьевич был и этому рад.
Годами, особенно по весне, когда еще был разрешен паводковый лов рыбы, брал он помногу язя, окуня, щуки, ельца и сорожняка. Елец жировой по вкусу не уступал сельди, тарани и вобле. Рыбу Савушкин сдавал и тоже неплохо на ней зарабатывал. Был даже особенный, памятный год, когда он не знал, куда деваться с уловом. И в этот именно год Хрисанф Мефодьевич чуть не лишился Шарко…
Пес заболел чумкой. О том, что это именно чумка, ему сказал кудринский ветеринар Чагин, добрый, почтенный человек, по возрасту старше Хрисанфа Мефодьевича. У Чагина лет шесть тому назад умерла жена, женщина тихая, почти незаметная, но на ней весь дом держался, хозяйство все. И так она всем этим владела, что муж по смерти жены, не вдруг нашел, где лежат его вещи — все она ему подавала и выдавала, все было чистое, выглаженное, все пахло каким-то особым домашним запахом. Жена умерла, и Чагин не то чтобы вовсе духом упал, но места себе долго не находил. Он так и не женился вторично, однако в доме держал прежний порядок, у него было чисто прибрано, всегда он радел гостям, а уж в советах и помощи никому не отказывал. Его можно было и в ночь разбудить, в мороз и плохую погоду. Вставал, собирался и шел…
Савушкин к нему и привел своего исхудавшего пса — прямо во двор. Собака едва на ногах держалась. Шкура обвисла, топорщились кости, лапы подламывались и разъезжались. Большие глаза скорбно смотрели из-подо лба, ставшего теперь еще шире… Чагин, помнится, тогда спросил, чистая ли это порода. Если Шарко — чистокровная лайка, тогда безнадежное дело: чистопородных излечить от чумы невозможно.
— Порода одна у нас тут — кудринская, — сказал Савушкин. — Никто точно не знает, какой кобель какую сучку перескочил… У Мотьки Ожогина есть собачонка, так этот мой — от нее.
— Тогда непременно у твоего пса есть примесь дворняги. А это значит, что болезнь до паралича не дойдет, — ободрил Чагин Савушкина и погладил Шарко. — Лечить будем!
В течение месяца Хрисанф Мефодьевич водил собаку к ветеринару Чагину на уколы. Чагин впрыскивал Шарко лекарства в пах, и тот, понимая, что ему делают люди добро, сам ложился на спину и вытягивал ногу… Шарко не только выжил, но и поправился полностью, без осложнений. Он не оглох и нюха не потерял. Савушкин радовался выздоровлению собаки, как привалившему счастью, как празднику. В подарок Чагину из благодарности он принес большую мягкую барсучью шкуру, но ветеринар принимать ее отказался, а попросил, если есть, барсучьего жира: надо было помочь одному хорошему человеку укрепить слабые легкие. Савушкин тут же сбегал домой и притащил литровую банку. И с той поры они с Чагиным задружили. Прежде только здоровались вежливо, а теперь, повстречавшись, подолгу трясли друг другу руку и останавливались, в сторонке где-нибудь, поговорить о разных житейских делах.