Куклы тетки Дарьи (СИ) - страница 2

Гена отрубает кряж и заделывает ему носы, стесывает скулы, будто гигантскому чижику, и хотя уже проглядывает в этих стремительных скосах некая мореходная стать, еще слишком трудно поверить, что скоро осиновая колода превратится в тонкостенную долбленую лодку, или как говорят на Енисее — в ветку.

Все длиннее дни и жарче солнце. На оттаявшем бугре Гена долбит ветку. У него три тесла, и все они сделаны из топоров, края лезвий загнуты, напоминая рыбьи хвосты. Ошкуренная ветка сливочно белого цвета. Она туго набита древесиной, и Гена вычерпывает ее через длинное и неширокое, кулака в два, отверстие. Бока лодки круглые.

Все непонятней и несусветней операции, которые Гена проводит с веткой. Шумно кроша кусок угля, он опоясывает ее черными кольцами, по ним сверлит допотопным лучковым сверлом, покрывая рядами дырочек, словно подводную лодку заклепками. Зачем-то забивает туда кедровые пробочки. Оказывается, это пятники, длина пятника и есть будущая толщина борта. Пятники он окунает в брусничный сок. Этот яркий сок и просигналит теслу, что пора остановиться, чтобы не прорубить тонкий борт. Гена будто свои собственные пальцы вставляет в тело ветки, и когда по ним изнутри чиркнет бритва тесла, покажется, они окрасятся кровью.

Гена дочерпывает теслом лишнюю древесину. На огромной горе желтых щепок лежит ветка — странная трубка с боковой прорезью в форме длинной восьмерки. Борта совсем тонкие и ходят ходуном, как кисель. Теперь надо развернуть, распять это вспоротое веретено, и главная забота не порвать его в носах.

Гена готовит длинный, по длине лодки, костер и поджигает его от куска бересты, которая скручивается, как живая. Живое здесь все — живая осина, живые топоры, живая ветка, живой человек. Береста начинает, потрескивая и чадя дегтярным дымком, разгораться.

Гена устанавливает лодку над костром и греет, поджаривает ее, покручивает, как на рожне, потрагивает ладонью, и когда нагретое дерево расслабляется, отходит в тепле, будто усталый человек, начинает вставлять в нее распорки, постепенно увеличивая их длину. С каждой из них ветка чуть раздается, и с гулким стуком выпадают распорки-соседки. Носы, чтобы их не порвать, скреплены сквозь дырочки проволокой-стяжкой. Стяжка натягивается до гуда и Гена пробует ее пальцем, как струну, и время от времени ослабляет. Музыка этой струнной натяжки сопровождает всю сцену разведения ветки, вместе с щелканьем пламени и скрипом вставляемых распорок и тех распорок, что падают, освободившись. Все звуки необыкновенно емкие и выпуклые. Ветка с боков в смуглых штрихах подпалин.

С каждой минутой выше напряжение происходящего, драгоценней ноша вложенного труда и недопустимей ошибка. Веками Генины предки занимались в эту пору такими лодками, и переплеталось в тягучем и гибком деле и память, и ожидание весны, и тужайшая связь с землей и тайгой, с огнем и водой. Все на глаз, по опыту, по наитию, и вот шатучая струна осины, которую еще недавно размашисто качал ветер, и острый снежок из свинцовой тучи, и жгучее солнце, и плавное впадание одного потока работы в другой — все сплетаются в одну текучую и прозрачная жилу. И длинна до бесконечности трудовая неделя, к концу которой из тяжеленной колонны вылупляется гудкая, тонкостеннейшая и стремительная скорлупка — и разве не великое это событие, и не велик человек, ничего не изобретающий, а только убирающий лишнее, освобождающий и спасающий свое творение для будущей жизни!

Как ждут иссушенные зимой люди весны только северянин понять может. Как ждут уток, чтобы причаститься их залитой нежным жиром плоти! А серебристых и свеже пахнущих огурцом сигов, а первых стрелок черемши, что выпрастываются на бугре в ельнике, когда нет больше счастья, чем обмакнуть их в соль и насытить измученную плоть жгучим соком жизни, осветить душу великим разговением! И когда кристаллический гнет зимы сменится зеркальным раздольем половодья, нет больше счастья, чем по залитой тайге забраться на ветке в самую глушь, и там выбросившись на обсохший бугор, лежать на талой земле и вдыхать ее материнский запах.