Кукольный домик - страница 47

Она вспоминала свою жизнь в любящей семье и ей становилось тошно. Она не хотела повторения.

Она не хотела ничего, что было «подальше отсюда». Она хотела быть здесь.

Но это было сложнее, чем могло показаться на первый взгляд.

В городе есть бордель, который организовала низушек, каждый день бреющая ноги и делающая себе накладные острые уши. Она называет себя «мадам Маэ», а место своё «Хохотушки эльфочки». Радя прекрасно знала, что её услугами может воспользоваться и она сама, и всё что было в борделе, останется в борделе. Иногда она туда заглядывала, но сейчас ей от такого способа разрядки становилось тошно.

Выйти в поле и кого-нибудь подстрелить своим обрезом? Рисковать жизнью на охоте, получить драйв? Нет, у неё ноги еле шевелятся, меся снежную кашу.

А вот нагретая ванна на втором этаже — отличная идея.

Радя перепроверила запасы огненного порошка у себя за пазухой — ещё на два раза, потом нужно будет идти к этому, как его… Она постоянно забывала имя этого наглого мудака, который делал ей алхимическую пыль для быстрого разогрева воды.

Взяв из предбанника четвёрку вёдер и двойное коромысло, она набрала себе воды. Для соседей уже привычным было наблюдать, как хрупкая княгиня с алыми волосами таскает по четыре ведра воды сразу, делая две ходки каждый вечер, при свете светлячка.

Она ввалилась на второй этаж и во мраке на неё уставились большие глаза на маленьком теле. На ногах копыта, на голове козлиные рожки. Большие уши поворачиваются на слух, а хвост бьёт из стороны в сторону.

— Радя, моя кушать хотеть, — проблеяло существо.

Княгине поставила ведро около ванной, потрепала существо по голове.

— Добыл кого-нибудь, как я говорила?

— Бабу змея добыть, да-да. Сырой не есть, как Радя говорить, — стал он тереться об руку.

Ламия, значит. Ком подошёл к горлу, и ей вспомнился тот фарш, что она недавно видела. Усилием воли она затолкала образ подальше на задворки сознания. Еда есть еда, и её уже отпустило достаточно.

— Акуш, — обратилась она к нему, — возьми щёки и вот здесь, — указала она на бицепс и трицепс, — а остальное выкинь за город, чтоб не развонялось. Это ламия.

— Ламия, да-да. Моя — добыть, твоя — готовить, наша — кушать.

Является ли поедание ламий каннибализмом?

— Микель Эдамотт —

Небо совсем потемнело, проступили первые звёзды, снова совершенно не такие, как вчера. Лишь Звезда Лепрекона, которая ещё не появилась, была постоянна. Две луны висели в небе тоненькими растущими месяцами, почти не давая света. Фонарей не было, люди шатались в потёмках кто с факелом, а кто с лампой.

Пошлёпывая слякотью под ногами и утопая в грязи, дыша прохладным свежим воздухом с ароматами вякового навоза, Микель дошёл до заветной двери.

У хорошего стратега всегда есть запасной план: отказала ведьма — иди к барону.

Постучал.

— Кто там? (Шморг).

Голос был грубоватый и глубокий.

— Микель Эдамотт, алхимик из Аннуриена, — представился Микель и ему тут же открыли.

Дыхнуло влагой и теплом, на пороге возник плечистый мужик, борода лопатой. Морда широкая, поросячьи глазки и большой красный нос. Он улыбнулся, а после чихнул себе в рукав.

— Дурацкая простуда, чтоб её (шморг). Проходите.

Микель пересёк порог и оказался в парном помещении с закупоренными окнами. Вокруг были развешены мокрые тряпки. От печи шёл заметный жар. Кроме привычного кухонного стола в углу стоял ещё один столик поменьше, там сидела и угольком выводила закорючки хрупкая девочка. Ему даже показалось, что в вязи закорючек можно было узнать символы стихий из основ пиктограммистики.

— Раздевайтесь, присаживайтесь, гостем будете у нас. Милания, сделай гостю чаю.

Девочка встала, ни слова не говоря уплыла в комнату.

Микель разделся до рубахи, присел за стол, чувствуя, как пульсирует от боли мозоль на пятке. Он не знал, куда деть руки и с чего начать разговор.

— Я не хочу отнимать у Вас много времени, достопочтенный Айко, — склонил голову Микель.

— Бросьте, у меня пока всё одно дел нет. Всё порешали, сейчас к посевной будем готовиться.

Миланья принесла кружку с дымящим отваром, пахнущим мятой и ещё чем-то. Микель улыбнулся, поблагодарил и отпил глоток. Вкус был необычный — сладкий и бодрящий. И тут же у него потёк нос. Микель утёр его краем рубахи и отставил кружку.