Кукушкины слезы - страница 27

— В разведку ходил когда-нибудь? — прервал его мысли политрук.

— Недавно я на фронте. Из запасного полка.

— Хуторок по-над лесом видел?

— Видел.

— Не был в нем?

— Хотел было сходить, охлебиться маленько, да побоялся, тихо там, как в голбце.

Политрук поморщился, в междубровье дрогнула глубокая сердитая складка. Посмотрел на товарищей, растянувшихся под кустами.

— Устали все. Четверо суток не спали. Все идем. А ты отдохнул. Сходить надо в хуторок разведать, долго не задерживайся. А мы вздремнем тем временем.

— Могу, — с готовностью ответил Милюкин. — Зараз, что ль?

— Да. Пойди разведай. Будь осторожен. Не забывай — вокруг немцы. На вот на всякий случай, — он достал из кармана и протянул Косте лимонку, — это вернее твоего карабина. Давай!

«Давай! — зло подумал Милюкин, с ненавистью посмотрев на политрука. — Привык над нашим братом началить, я тебе дам, разевай хайло шире!»

Он поднялся, вскинул на затылок пилотку и зашагал к изомлевшему в знойной истоме хуторку. Зной наливался предвечерней густотой, солнце заметно клонилось к закату. Хуторок дремал. Милюкин постоял под березой, всмотрелся в прижатые к опаленной земле убогие избенки и, не обнаружив ничего подозрительного и опасного, торопливо зашагал к стоявшей на отшибе кособокой избе. В окне торопливо мелькнул белый платок, скрипнули тяжелые двери, на ступеньках его встретила, испуганно всплеснув голыми руками, молодая статная женщина.

— Откуда ты взялся, мамонька моя родная? — Ее большие серые глаза наполнялись слезами. — Заходь, заходь, голубчик.

— Из лесу. Немцы есть?

— Нету, миленький, нету, никого нету, одни бабы да ребятишки. Вчера прошел немец. Там, по шляху. Весь день до самисенького вечера шли. И все танки да машины, да чудища разные, смертынька наша. Да заходи, заходи, отдохни малость, а я соберу тебе подвечерять.

— Живете-то как?

— Наше житье — вставай да за вытье! Что делать-то думаешь? — В глазах ее сверкнула робкая надежда. — Куда уж ты один-то, оставался бы у меня, опнулся малость. В случае чего — мужем бы назвала, выгородила бы от беды-то. А?

Из-под вскинутых в красивом изломе тонких черных бровей на Костю с тревогой и удивлением смотрели большие серые глаза, подернутые дымной поволокой. Выражение их быстро чередовалось: испуг сменился нескрываемой радостью, широко, радостно распахнутые, они вдруг сузились в ласково-тревожном прищуре, и теперь в них вспыхивало и играло женское любопытство.

Но Костя был нетерпелив и зол. Немецкий автомат в ногах у политрука и каркающий, срывающийся голос долговязого лейтенанта торопили и подстегивали его.

«Не до баб теперь, — поторапливал он себя, жадно посматривая на ее высокую грудь, — не время, буду живой, бабенки от меня не уйдут... Вот и к ней же в гости заявлюсь, тут не дюже далеко, а баба она добрая, аппетитная...»

— Одежа какая-нибудь есть?

— Идти хочешь?

— Надо, надо к своим пробираться, такая война идет. В этой шкуре я не дойду, сцапают.

— И то верно, миленький ты мой. Найду, найду одежинку, где-то костюмишко мужнин лежит, маловат разве будет. .

— Давай, давай что есть, спешу я.

— И ноченьки не переночуешь? Вон и вечереет уже, куда на ночь-то глядя? Баньку бы истопила для тебя, золотокудрый. Садись-ка подвечеряй, пока я одежинку тебе сыщу.

— Как звать-то? — с жадностью хлебая теплую молочную лапшу, спросил Милюкин. — Давно домашней лапши не едал. Вкусная.

— Ульяной... А хуторок наш Красивым Кутом зовется. Посмотришь на вас, сердешных, сердце кровью обливается... Одни вот остаемся, а вокруг — враг. Я третий год без мужа, одна-одинешенька...

Но Милюкин не слушал ее, он нервно посматривал на лесную опушку, туда, где остались те шестеро, и торопил себя, торопил. Ульяна вынесла из-за занавески диагоналевые темные брюки, такой же пиджак, почти новую розовую косоворотку, желтые тупоносые туфли и соломенный брыль. Положила все на лавку, сказала дрогнувшим голосом:

— Вот все, что от Василия осталось, бери, одевай, золотокудрый.

— Коса в хозяйстве есть?

— Найдется и коса.

— Неси, Ульяна, косу. Так-то оно безопаснее, будто молодую отавку косить иду. А это, — он указал на карабин и лимонку, — прихорони, авось, и сгодится.