Культ некомпетентности - страница 38

В общем, судья или не уверен в своей компетентности, или для своего душевного спокойствия ею пренебрегает. Душевное спокойствие заботит его больше, чем безопасность общества. От судов скоро сохранится лишь фасад, внушительный, но мало кого пугающий.

Серьезный симптом уже то, что толпа не верит в саму возможность принятия целительных суровых мер наказания. Над преступником, схваченным на месте преступления, нередко устраивают самосуд. И всё потому, что знают: если его не наказать сразу, то, скорее всего, он так и выйдет сухим из воды.

— Но та же самая толпа, вернее, её представители в суде присяжных часто, почти всегда проявляют мягкость.

— Да, потому что между преступлением и заседанием суда проходит шесть месяцев, и если в момент преступления толпа сочувствует несчастной жертве, то в момент суда симпатии уже на стороне несчастного обвиняемого. При этом самосуд, по существу, противовес чрезмерной снисходительности судей и присяжных заседателей.

Само духовенство, значительно более любого другого сословия приверженное традиции, приобретает демократические черты, так что оно учит уже не догматике и таинствам, а всё сводит к одной лишь морали. Тем самым оно снисходит к малым сим, чтобы сподручнее было держать их в повиновении. Разумеется, в этом есть определенный смысл. Вот только, пренебрегая вопросами догматики и толкованием таинств, священнослужители перестают быть членами ученого корпуса и более не внушают уважения. Церковные авторитеты уподобляются любому, кто вздумает проповедовать мораль, иллюстрируя свои выступления примерами из истории, в том числе истории религий, не хуже священника. И люди начинают задумываться: «На что мне сдались священники, не достаточно ли будет простого учителя нравственности?»

Этот американизм не столь опасен и даже не столь плох в самой Америке, где светских проповедников морали не так много. Но во Франции, Италии, Бельгии, где их пруд пруди, ситуация возникает угрожающая.

В целом основной порок современных специалистов в самых различных областях заключается в том, что каждый думает, будто ловкость и сноровка намного важнее знаний, будто практической сметки достаточно и без умственного багажа. Так полагают те, кто отправляет свои профессиональные обязанности, и публике это кажется само собой разумеющимся. Таким образом реализуется в действительности то равенство, к которому инстинктивно тяготеет демократический режим. Компетентное отношение к делу он не уважает, да скоро и уважать станет нечего: оно и сейчас большая редкость, а через какое-то время вовсе исчезнет. Тогда не будет больше разницы между судьями и сторонами в судебном процессе, между паствой и священнослужителями, между больными и врачами. Пренебрежение компетентностью постепенно уничтожает компетентность, и компетентность, отрицая себя, не отличается уже и сама от презрения, которое к ней испытывают. В конце концов приходят даже к большему согласию, чем требовалось.

Средств исправить этот врожденный порок демократии искали многие, искали целенаправленно, в том числе и сами демократы. Так, в частности, сохранили несколько аристократических в определенном смысле заведений, убежищ, как представлялось, компетентности. Сохранили сенат, который избирается путем всеобщего, хотя и двухступенчатого голосования. Сохранили парламент (сенат и палату депутатов), члены которого — своего рода элита, пусть непостоянная по составу и всё время обновляющаяся, но элита, препятствующая прямому и непосредственному народному правлению.

Разумеется, какой-то эффект подобные меры дают, однако эффект этот ничтожно мал, так как демократический режим запросто сводит их на нет. В своем стремлении нейтрализовать людей компетентных режим превращает палату депутатов за редким исключением в нечто себе подобное — и в том, что касается поверхностных знаний, и в том, что касается неистовства страстей. В результате создается впечатление, что толпа правит государством по своему усмотрению, прямо и непосредственно, как если бы она совершала это путем плебисцита.