Кунгош — птица бессмертия - страница 5

— Ловок ты, брат, ничего не скажешь, — покрутил головой Дулдулович.

— Ну, сперва так оно у нас и шло. От покупателей отбою не было. Но однажды, часов эдак в десять вечера, стук в дверь. Слава аллаху, думаю, не оставляет меня всемогущий своими милостями. Не иначе — покупатель. Отворяю — а на пороге трое в красных повязках. Пожалуйте, говорят, за нами.

— Неужто арестовали? Да за что же?

— А вот за это самое. За нарушение постановления Совдепа. Взяли как миленького и повели прямехонько в Мусульманский социалистический комитет, вот к этому самому Вахитову.

— Интересно… И что же он с тобой сделал?

— Уж так меня честил, так срамил…

— Только и всего? Ну, брат, это еще не беда. Как говорится, стыд глаза не выест.

— Кабы только попреками обошлось, это бы еще и впрямь не беда. Однако разговоры разговорами, а дело делом. Под конец он вынес постановление взыскать с меня все, что мои приказчики наработали сверхурочно. Да не просто взыскать, а в десятикратном размере… Ну, тут уж я понял, что если и дальше так дело пойдет, я наг и бос останусь…

— Да, прижал он тебя. Однако ведь ты, насколько мне известно, не только лавчонки держал? Еще и извозом промышлял, кажется?

— А как же. Но и тут этот Вахитов мне поперек дороги встал. Он собрал всех городских возчиков, дворников, землекопов и организовал комитет.

— Какой такой комитет?

— Комитет из всей этой голытьбы. Такой комитет, чтобы проводить восьмичасовой рабочий день. Работает, скажем, какой-нибудь Габдрахман-дурачок. Раньше он рад был хоть сутки напролет вкалывать. А теперь восемь часов отработал — и домой. Хоть умоляй, хоть плачь, а больше работать не станет. Комитет не велит. У меня один возчик на двух подводах работал. Так они, эти проклятые комитетчики из МСК, и тут вмешались. До всего, видишь ли, им дело! Постановили, что каждый возчик имеет право только на одной кляче работать…

— Да, неглуп этот Вахитов. Ох, неглуп! Вижу, крепко он сумел втереться в доверие к простому народу…

За углом показалось здание вокзала.

Дулдулович невольно ускорил шаг. Харис торопливо засеменил вслед за ним.

У вокзала народу собралось, пожалуй, даже еще больше, чем на площади у здания Совдепа. Во всяком случае, выглядела эта толпа гораздо внушительнее. Может быть, еще и потому, что впереди, у самых железнодорожных путей, стройными шеренгами выстроились воинские части — отдельно пехота, отдельно кавалерия. У бойцов на шинелях алые банты. А у командиров на шапках зеленые ленты с изображением полумесяца.[1]

Это были национальные татарские воинские части, боевым строем явившиеся сюда, на вокзал, чтобы с почетом проводить в Петроград своего избранника.

— Смотри, что делается! — от удивления зацокал языком Дулдулович. — Даже войска здесь! И армию сагитировали!

— А-а, не ожидали? — обрадовался Харис.

— Что кавалерия здесь будет, и в самом деле не ожидал, — признался Дулдулович. — Пехота — другое дело. А кавалерия — это ведь цвет мусульманства, лучшие сыны татарской нации. Не голытьба какая-нибудь! Уж они-то должны бы понимать, что им не по пути с этими Вахитовыми, с комиссарами большевистскими, со всей этой голью перекатной!

— А может, они тоже думают, что им удастся использовать этого большевика в своих целях? — не без ехидства молвил Харис.

Дулдулович в ответ проворчал:

— Ладно, послушаем, что-то он запоет на этот раз. Не станет же он этим славным конникам с зелеными лентами на шапках толковать про рабочих и крестьян!

Пробравшись вперед, поближе к оратору, он стал жадно ловить слова Вахитова, гремевшие над рядами.

— Дивное время мы переживаем! — неслось над толпой. — Возрожденная земля дрожит от жгучих поцелуев мятежной пролетарской правды!.. Со знаменами в могучих руках сыны Востока спешат в ряды международного пролетариата!.. Всемирный праздник людей труда приближается!..

— Ну, тут уж пошли красивые слова… Это мне не интересно, — презрительно буркнул Дулдулович Харису.

— Я думаю, самое интересное он приберег напоследок, — отпарировал Харис.

Дулдулович молча пожал плечами, словно говоря: «Ну-ну, поглядим!» Однако лицо его сохраняло все то же насмешливо-презрительное выражение. «Кричи, кричи, надрывайся, — говорило оно. — Все равно ведь ничего нового не скажешь…»